– Увы, нет.
– Почему?
– Понятия не имею, – усмехнулась Романа. – К-9 утверждает, что ваш мир пребывает в счастливых эволюционных условиях. Никто ничего от вас не требует. Ты уверен, что к вам никогда не прилетали захватчики?
Андвальмон почесал в затылке.
– К нам являлись гости. Иногда они хотят, чтобы мы присоединились к армиям или конгломератам, или… – он нахмурился, пытаясь вспомнить, – Стратегическим Торговым Альянсам. Мы благодарим их за предложения и говорим, что нам такие вещи веселыми не кажутся. Порой кто-то задерживается на танцы, устраиваемые в честь их прибытия, но все обычно уходят до того, как начинает играть оркестр.
Романа не бралась судить визитеров. Вчера вечером оркестранты поинтересовались у Доктора, есть ли у него какие-нибудь музыкальные предпочтения. Он вынес им ноты пятой симфонии Бетховена и увертюры к Вильгельму Теллю. Они разобрались – и стали играть для него обе вещи. Одновременно.
К-9, проведя обширные исследования, пришел к выводу, что Бесцеламин безнадежен – из его жителей получились бы плохие солдаты и еще более никудышные рабы.
Доктор все не унимался, простукивая стены в поисках скрытых систем наблюдения или зловещих излучателей. Пока он бродил там-сям и ворчал, Романа пыталась объяснить Андвальмону концепцию инопланетного вторжения. Она поведала ему о криккитцах.
Андвальмон глубокомысленно кивнул.
– Но зачем им убивать нас? – спросил он. – Мы не станем оказывать сопротивления. И не причиним вреда.
– Все не так просто. – Романа устало потерла виски. – Они не любят другие виды, вот в чем дело. Считают своим долгом уничтожить их всех.
Андвальмон пригладил соломенную шевелюру.
– Как-то обидно немного, – сказал он. – Но неважно. Я уверен, если мы будем очень гостеприимны, они отнесутся к нам с добротой.
Романа выдохнула сквозь сжатые зубы. Все равно, что объяснять австралийской квокке
[19], что голодная собака, спрыгнувшая с недавно прибывшей лодки, не станет новым хорошим другом. Бесцеламинцы не охотились, так как смыслили в охоте не больше, чем в оркестрировании. Ничто не могло спасти их.
– Дело в том, – сказала она, – что криккитцы придут сюда, чтобы забрать кое-что. У вас на планете случайно нет большого серебряного бруса? Размер может варьироваться.
Андвальмон призадумался.
– У нас в храме есть такая штука, Жезл Мира. Мы поклоняемся ему как священной реликвии. Никаких особых причин на то нет – просто так мы чувствуем себя еще лучше.
– И вы же не хотите его потерять, правда?
– Не хотим, – согласился Андвальмон, – но кто его возьмет?
– Криккитцы, говорю же! Им нужна эта штуковина. Они явятся сюда и заберут ее.
Андвальмон нахмурился.
– Это было бы обидно.
Кажется, он что-то начинал понимать.
– Итак, – решила Романа закрепить успех, – вот почему мы должны предотвратить их вторжение. И лучший способ это сделать – отдать Жезл Мира нам.
Андвальмон хмыкнул и погрозил ей пальцем.
– Хочешь сказать, что инопланетяне, о которых мы никогда не слышали, собираются украсть нашу реликвию – и, чтобы это предотвратить, мы должны отдать ее тебе? – Он покачал головой. – Ты меня разочаровываешь.
– Да нет же, – Романа поняла, что оступилась. – Если вы отдадите ее нам, криккитцы могут сюда вообще не прийти. Неисчислимые жизни будут спасены!
Андвальмон хохотнул.
– Значит, мы будем знать, что нас пощадили, если ничего не случится? – Отряхнув брюки, он зашагал прочь. – Может, мы и простые люди, но не дураки ведь.
Романа посмотрела ему вслед и тихо выругалась.
– Доктор, – начала она. – Нам придется ворваться в их Храм Мира и стащить бейл.
– Хорошо, – согласился Доктор. – Все, что угодно, лишь бы не еще один концерт. Я дал им партитуру для «Риголетто», и они сказали, что будут только рады сыграть ее разом с Бетховеном. – Он содрогнулся. – Если они и будут кем-то захвачены, то, скорее всего, расой музыкальных критиков. Они разбомбят их сарказмом, а потом украдут все орешки и вино.
Храм Мира на Бесцеламине служил доказательством тому, что большинство видов во Вселенной рады поклоняться чему угодно – даже тому, о чем не имеют ни малейшего реального представления
[20].
Народ Бесцеламина возносил молитвы за мир, хоть и не понимал, что есть война. Он знал, что никто над ним не лидерствует, и это было вроде как приятно. Еще пуще радовал тот факт, что даже те бледные аналоги лидеров, что у них имелись, не велели им набрать камней потяжелее и швырять их в людей, живших в долине по соседству. Им ведь те люди вроде как нравились, а еще в соседней долине делали чудесное вино, с охотой меняемое на городской сыр. Как только начнется вражда, ни вина, ни сыра никому не видать. Так что идея развязать войну казалась бесцеламинцам как минимум странной.
Не то, чтобы ее совсем не было, этой идеи. Философы доскреблись-таки до нее – как до сугубо абстрактногог понятия.
– Помнишь, как вчера всем было хорошо? – спрашивали они друг друга. – Сегодня тоже все было хорошо. И, скорее всего, завтра все будет хорошо. Это все потому, что все друг к другу хорошо относятся. А теперь представь себе только, что все было бы не так, как есть, а наоборот!
Время от времени какой-нибудь философ возвращался к этому вопросу, но массы на него смотрели всегда озадачено.
– Извините, но нам это непонятно, – говорили они. – То, что вы предлагаете – это же жуть какая-то.
– Совершенно верно, – говорил философ. – Но это же интересно, разве нет?
Некоторое время спустя, отчасти для того, чтобы приглушить ворчание философов, был построен Храм Мира. Тогда философы наконец-то сошлись в определении того, что есть мир (мир – это счастливое бытие на Бесцеламине; принято единогласно), а простые люди сошлись на том, что неплохо бы поместить в Храм тот древний серебрянный столп, что валялся без дела. Как символ, он был приятен глазу – и, в отличие от идеи, видим.
