– Было дело, а откуда информация?
– Оттуда! – Петр ткнул пальцев вверх. – Жигарев нашему Самохину говорил, а сам от твоего прежнего командира слышал. Ты, говорят, не просто выжил, но и сбил чуть ли не половину.
– На сбитых там смотреть некогда было, – отмахнулся Олег. – Несколько приземлил. Разведка говорила, что не все долетели, просто повезло.
Все замолчали, задумавшись, вспоминая свои воздушные бои, когда смерть смотрела прямо в глаза. Сколько там умения, а сколько везения, кто знает…
А Северов подумал, что Бринько летчик замечательный, талантище, но как командир себя не очень проявил. Да тот и сам признавался, что летать, стрелять одно, а людей учить, с документами работать и все такое ему очень тяжело дается. Олег с ним подружился, а вот с комэском-2 Шаневичем особо доверительных отношений не было. Впрочем, их не было ни у кого, характер у него был сложный. Капитан сам как-то дистанцировался от всех, держался отдельно. Он полностью выкладывался в бою, был смел и умен, но при этом ни с кем не поддерживал дружеских отношений, ни разу не поговорил по душам. К этой особенности его характера все давно привыкли и приняли таким, как есть.
– Гоша, у тебя ведь семнадцать сбитых уже? – поменял Шаневич тему разговора. – Пора бы к Герою представлять!
Синицкий кивнул головой:
– Сотников сказал, что наградной лист в штабе ВВС флота оформляют.
– Будет у нас два Героя в полку, – улыбнулся Петр.
– М-да, сила! – невесело усмехнулся Гоша. – Шестнадцать машин осталось.
– В других полках не больше, – возразил комэск-2. – Да и работали мы побольше других!
– Ну чего ты считаешься? – разозлился вдруг Бринько. – У нас ласточки или у других? Ладно «ЛаГГ-3», так «ишаков» и «Чаек» хватает!
Тему закрыли. Полку действительно давали сложные задания, но это считали справедливым, техника ведь у них замечательная, да и пилоты опыта набрались.
В конце ноября Северов съездил в Ленинград, отвез документы в штаб, еще раз поговорил с учеными-локаторщиками. Прогресс у них наметился большой, вот только Олег не знал, насколько это отличается от его прошлой жизни и отличается ли вообще, в истории развития науки и техники у него имелись пробелы, просто не интересовался, когда чего изобрели. Отъезд был намечен на утро следующего дня, так что вечер был свободен, другое дело, что это не Питер начала 21 века, обстановка для прогулок не та. Тем не менее Олег прошел пару кварталов пешком, вглядываясь в лица немногочисленных прохожих. В ноябре 1941 года в осажденном Ленинграде в той истории вовсю свирепствовал голод, обстановка была крайне тяжелой, ледовая дорога еще не действовала. Сейчас же ситуация не была столь трудной, по Дороге жизни вывозили гражданское население, снабжали продовольствием. Не было тех ужасных норм выдачи хлеба, и Олег всей душой надеялся, что и не будет. Надежды Люфтваффе парализовать работу переправы через Неву не оправдались, транспорт, проходящий по Дороге жизни, также был неплохо прикрыт зенитной артиллерией и авиацией. Да и погода не баловала.
Занятый этими мыслями Северов задумался и вдруг нос к носу столкнулся с Мариной.
– Ой, извините! – Девушка его не сразу узнала. – Ой, это вы? Не узнаете, я вам голову перевязывала.
Сказала и смутилась, летчик улыбнулся.
– Узнал, конечно, Марина. Разве забудешь? Я тогда чуть фуражку не потерял, она на мне не держалась. И остальную часть головы достричь пришлось, а то я был на каторжника похож.
Девушка направлялась домой после работы в госпитале, и Олег без задней мысли вызвался ее проводить. У него с собой были три банки тушенки, полбуханки хлеба и еще что-то в мешочке, который сунул ему Синицкий, а также несколько вареных картофелин. Тащить это обратно он не собирался, как бы ни отличалось положение в городе от блокадного, лишними эти продукты никому не будут.
Добирались они довольно долго, и Марина изрядно замерзла в своем тонком пальтишке. Хозяйственный Северов сразу развел бурную деятельность. На первом этаже лежали несколько здоровенных чурбаков, расколоть их ни у кого не хватило сил. Эти чурбаки привез еще в конце лета один из жильцов на машине и затолкал под лестницу, а когда уезжал в эвакуацию, то просил Марину распорядиться этим богатством по своему усмотрению. Колун нашелся у дворника, тщедушного мужичка неопределенного возраста, который этот инструмент с трудом поднимал и в лучшие годы своей жизни. Колоть дрова Олег был не большой мастер ни в прошлой жизни, ни в этой, но справился, силушки хватало. Наколотые поленья летчик перетаскал в квартиру и сложил в прихожей, затопил небольшую печку и вскоре по комнате стало расходиться блаженное тепло. Порывшись в мешке, Олег нашел немного гречневой крупы и сварил кашу с тушенкой, потом поставил на печку чайник. По комнате распространился восхитительный аромат, Марина сидела у печки, грела руки и с улыбкой наблюдала за стараниями Северова. Вдруг в коридоре коммуналки раздались тихие шаркающие шаги.
– Это соседка, Зоя Францевна, старушка из дальней комнаты.
«Она просто почувствовала запах! – понял Олег. – У голодных людей обоняние обостряется».
А вслух сказал:
– Марина, может, мы пригласим ее с нами поужинать?
Девушка обрадовалась:
– Я сама хотела об этом попросить!
Зоя Францевна была такой сухой и маленькой, что Олег поразился, в чем душа держится. Старушка неторопливо и аккуратно ела кашу и вздыхала, потом, по-своему истолковав внимание летчика, произнесла:
– Я подумала, что мой Яша сейчас тоже, наверное, ужинает.
– Яков Антонович профессор математики, – сказала Марина. – Он уехал в эвакуацию в Среднюю Азию, а Зоя Францевна не успела, немцы тогда замкнули кольцо.
– Я не боюсь умереть, просто очень жаль, что Яша так далеко от меня. Но я не жалуюсь, я хожу в ясли и помогаю там ухаживать за детьми. Я очень люблю детей, но своих Бог не дал. Так хоть напоследок понянчусь с чужими. Спасибо вам, молодые люди, я давно так вкусно не ужинала.
Пожилая женщина ушла в свою комнату, а Марину совершенно разморило от тепла и сытости. Северов перенес ее на кровать и укрыл одеялом, а сам сел к печке и стал смотреть на огонь, пытаясь успокоиться. Ему было мучительно стыдно, что он такой сильный и румяный сидел рядом с этими усталыми и ослабшими от недоедания женщинами, не сказавшими ни слова упрека за то, что пустил нацистов сюда, к их родному городу, к самому их дому. Даже орден на гимнастерке почти физически жег грудь. Олег вдруг вспомнил, как вместе с Булочкиным ворвался в немецкий окоп у деревни Скепня в Белоруссии, как в холодной ярости резал немецких солдат своим ножом. Этот звук, когда клинок входит в чужую плоть, это выражение предсмертного ужаса в глазах врага хотелось увидеть и услышать снова, испытать чувство удовлетворения, которое возникает, наверное, у человека, отмывшего от грязи что-то важное.
Хотя уснуть удалось только под утро, проснулся Олег бодрым и полным сил. Девушка выглядела смущенной, не ожидала, что ее так разморит, но Северов тихонько посмеялся, легонько погладил ее руку и ушел, ему хотелось поскорее подняться в воздух на своем истребителе и дать выход душившей его ярости.
