Отличить хвастовство от радостного рассказа
о своих успехах очень просто. От хвастовства у других возникает чувство унижения. Хвастаются именно с этой целью, как метко написал Марк Твен, показать, «насколько я лучше тебя». Вот этот умысел и отличает хвастовство от радостного или поучительного рассказа. Хвастаются обычно перед теми, у кого «этого нет и быть не может». И отлично осознают, что причиняют боль. Хвастовство – это не вымышленные рассказы о своих приключениях или возможностях; над этим только посмеяться можно. Хвастовство имеет своей целью возвыситься за счет унижения других. Вот почему так неприятно читать и слушать хвастливые рассказы, в которые можно добавить «бе-бе-бе!». «А у меня счастливый брак! В отличие от вас. Вы не умеете сохранять семью!», «А у меня яхта, а вам есть нечего!», «А у меня есть дети, а у вас нет!», «Я здоров, смотрите, больные! Я энергичный, красивый и ни разу в жизни не болел. Вы просто не хотите быть такими!». Что сказать? Ничего говорить не надо. Зря человек призывает на свою голову громы небесные. И напрасно считает свои преимущества личной заслугой. Это не так. Ниоба хвасталась, что у нее много детей. И все – отличные. Это нормально – радоваться, что дети есть и что они успешные. Но она хвасталась перед богиней, у которой было всего двое – это мало! Кончилось все очень плохо; в древности все кончалось жестоко. Двое детей богини убили всех детей Ниобы. И у нее вообще детей не стало, такая вот зловещая арифметика. Так что хвастунов недаром не любят – не из зависти. А вот от этого чувства унижения, которое они стремятся вызвать у других. Все преходяще. И надо быть рядом с теми, за кого хочется радоваться. И кто делится своей радостью и секретами успеха.
Про копилку
вспомнилась история. Про жадность. Как одному мальчику подарили копилку, чтобы научить его бережливости. Мальчик так увлекся, что все денежки стал складывать в копилку. Вообще все; все, что ему дарили или давали на мороженое. И родители сначала поощряли такое дело. Бережливость. Пока не заметили, что мальчик прячет копилку и на них с недоверием смотрит. И слишком алчно выпрашивает деньги. Он уже у посторонних стал выпрашивать. Расскажет про копилку как бы к слову, покажет гостям издали ее, пожалуется, что еще мало! На донышке! И на праздник он наотрез отказался что-то тратить. Даже любимой бабушке ничего не купил. А свои подарки рассматривал и горевал: столько денег можно было положить в копилку! Он отлично научился считать: складывать. Прямо как бухгалтер, даром что ему было всего шесть. Он посчитал, сколько можно накопить за десять лет. И за двадцать. И сколько можно получить, если продать игрушки. И он ругался, когда родители что-то покупали лишнее, по его мнению. Лучше бы ему дали для копилки! А потом бабушка заболела очень. И вся семья горевала; мама плакала, а папа ругался и вслух размышлял, где раздобыть деньги на лечение. И этот мальчик принес свою копилку и расплакался. Он вовсе не жадный был, он увлекся процессом. Так и взрослые процессом увлекаются иногда. Он принес и протянул бабушке эту глупую копилку – все, что у него было. Потому что любовь всего важнее, всего дороже, но иногда про нее вспоминаешь поздно, слишком поздно. И готов все отдать. И хорошо, если можно что-то исправить…
«Вы наша палочка-выручалочка!» —
вот как услышите это – так и бегите прочь. Даже если слова другие, суть понятна – вы палочка. Благодетель. Спасатель. Вот ваша роль. Теперь вы – Конек-Горбунок, это еще обиднее, чем палочка. И на все просьбы должны отвечать: «Это службишка, не служба!» И делать то, что надо другим людям. За это вас будут горячо хвалить сначала. А потом – раздражаться и обижаться, что вы недостаточно быстро пришли на помощь. И построили замок не за одну ночь, а долго провозились. И трубку не сразу взяли. Тележку будут нагружать до тех пор, пока вы будете ее везти. А задания давать до тех пор, пока вы будете их выполнять. А в награду будут хвалить. Палочкой называть. А потом палочкой наказывать, если вы вдруг не сможете везти тележку. Горячие похвалы не заменяют оплаты труда. Это если работы касается. А в дружбе тоже нужны равноправные человеческие отношения, с лошадкой и палочкой дружить невозможно. Только использовать их в одностороннем порядке для исполнения своих желаний. Любое использование, как бы его ни маскировали похвалами и словесными благодарностями, унизительно по сути. И всегда кончается конфликтом, это закон. Так что, как советовал Махатма Ганди, нужно говорить искреннее «нет» в ответ на просьбу на вас прокатиться и тележку к вам прицепить. Это нетрудно на самом деле, просто непривычно. Надо учиться, тренироваться, и начнут уважать ваш труд, ваше время и ваши добрые поступки, которые вы не всегда можете совершать, в отличие от палочки-выручалочки.
Дело было зимой.
И был страшный мороз, просто лютый, сорок градусов. Мне было двадцать лет; я училась и вечерами лекции читала на окраине города. А жила на другой окраине, с маленьким ребенком и родителями мужа. На противоположной окраине, так сказать. И вечером я вышла из института, села в троллейбус и поехала. Ночь, мрак и дикий холод. И начало девяностых – к этому нечего прибавить, кто помнит – тот не забудет и поймет, о чем я. Ну, и троллейбусы встали. Вернее, этот вот, последний троллейбус. Что-то сломалось. И все вышли, побрели по морозу куда глаза глядят. И я побрела, смутно понимая, где я – где-то за вокзалом, на страшных ледяных улицах, где не было ни одного фонаря. Говорю же, начало девяностых. И ни копейки денег. Только проездной на троллейбус, совершенно бесполезный в страшной морозной ночи. Я пошла домой. Что делать-то? И ко мне подошла девушка моего возраста. Тоже девочка. В уродливом пальто – тогда пальто были уродливые, на ватине. В кокетливой шапочке, проеденной молью, с брошкой на особо заметной проплешине. Худенькая такая девочка, тоже белая от мороза и от лунного света. «Ты куда идешь?» – спросила она. Я сказала куда. «Давай идти вместе!» – предложила она, и мы пошли. А куда деваться-то? Уже ночь, и транспорт не ходит. И страшно скрипит под ногами снег – тогда не убирали почти. И луна сияет. И очень холодно, поэтому бандиты попрятались – тогда их немало было. И вот мы шли. Разговаривать было невозможно, такой был мороз. И видно было плохо – ресницы склеились от инея и закрывали обзор. А мы шли, держась за руки, через ледяной ночной город. И иногда заходили в подъезды погреться, еще не везде были железные двери, к счастью. И в подъезде прижимались к батарее и друг к другу. И все равно не разговаривали почти – не могли. От усталости и холода. Только она говорила: «Пойдем!» и мы шли опять. Под луной. Надо было обязательно дойти до дома, там же маленькая дочка! А телефона дома не было, да и на улице не было. Мы были молодыми и не думали, что просто можем замерзнуть и умереть. Вообще в голову не приходило. Мы просто шли и шли, рука об руку. Сквозь промерзшую варежку чувствовали пальцы друг друга. И мы дошли до моего дома. Мы шли очень, очень долго. И на прощанье у моего подъезда нелепо обнялись, как два полярника. Девочка показала варежкой на соседний дом – она туда шла. Худенькая тоненькая девочка в ужасном пальто. И я такая же тогда была: в вытертом пуховом платке, завязанном крест-накрест поверх такого же пальто… И все. Я пришла домой. Я спаслась, как я сейчас понимаю. И долго сидела на кухне, пила горячий чай второй заварки без сахара – сахар не смогли выкупить. И зубы стучали, конечно. А девочку я никогда больше не встретила. Я специально ходила в соседний двор. Я спрашивала у людей. И даже стояла у подъездов с коляской, когда стало теплее. Мне очень девочка понравилась, я бы дружила с ней, но больше я ее никогда не встречала. Она так похожа была на старинные фотографии, вот такое «гимназистсткое» лицо с благородным овалом, но, может, так от тьмы и холода казалось. И от мутного света в подъездах, где мы грелись у батарей… Мы спаслись. А может, и не было никакой девочки – вот такая странная мысль приходила ко мне потом. Или была, но не просто девочка, а особенная, неземная?.. Кто знает. Но даже страшной ледяной ночью можно спастись, если идешь с кем-то за руку, если ты не один. И всегда посылают спутника в трудные времена для сопровождения и спасения…
