Книга Шпионское наследие, страница 31. Автор книги Джон Ле Карре

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Шпионское наследие»

Cтраница 31

Вчера поздно вечером, вернувшись с работы, Квинц схватил домашнюю фотокамеру «Зенит», висевшую на ремешке за входной дверью, открыл ее, что-то пробормотал, захлопнул и снова повесил на крючок. После чего потребовал, чтобы Тюльпан показала ему содержимое своей сумочки. Она отказалась, тогда он ее отшвырнул и сам туда полез. Густав бросился на защиту матери, а Квинц ударил сына по лицу, вызвав кровотечение из носа и изо рта. Не найдя того, что искал, он обыскал на кухне буфет и выдвижные ящики, лихорадочно прощупал мягкую мебель, перевернул всю ее личную одежду и под конец обшарил шкафчик с детскими игрушками, но все безуспешно.

В присутствии Густава он громко требовал от Тюльпан, загибая пальцы, ответов на следующие вопросы: 1) почему в камере нет пленки? 2) почему в кармашке лежит только одна неиспользованная пленка, хотя неделю назад их было две? 3) куда делась пленка с двумя отснятыми кадрами?

Дальше последовали дополнительные вопросы: на что пошли остававшиеся восемь кадров, куда она отнесла пленку для проявки, где отпечатанные снимки и куда делась пропавшая пленка, а может — хотя уже сомневаться не приходится, — она фотографировала секретные документы, которые он принес домой, и продавала их западным шпионам?

Реальная же ситуация выглядела так. Тюльпан принципиально не держала миникамеру ни в сумочке, ни в прихожей, а спрятала ее в основании унитаза в женском туалете Дома № 3. Если Квинц приносил домой из Министерства иностранных дел ГДР документы, представлявшие интерес, она дожидалась, пока он уснет либо затеет посиделки с друзьями, и фотографировала бумаги с помощью домашней камеры «Зенит». В прошлое воскресенье она два раза сфотографировала Густава на детской площадке, где он качался на качелях. А вечером, пока Квинц пил с друзьями, она употребила оставшиеся кадры, чтобы переснять документы в его дипломате. После этого она вынула из камеры пленку и припрятала ее в цветочном горшке до следующей встречи с Мэйфлауром, однако забыла вставить в камеру новую пленку, не говоря уже о том, чтобы закрыть пальцем объектив и отснять пару якобы неудачных кадров с Густавом. Несмотря на все это, Тюльпан перешла в сокрушительную контратаку, как ей казалось. Она напомнила мужу, что в Штази давно вызывает подозрения его одиозный отец, а также его собственные гомосексуальные наклонности, что никого уже не убеждают его горячие заверения в преданности партии и что, да, она действительно перефотографировала документы из его дипломата, но не для того чтобы продать их на Запад, а чтобы этим шантажировать его в случае битвы за родительские права на Густава, которую она считает неизбежной. Тут ведь все ясно, сказала она: если выплывет наружу, что Лотар Квинц приносил домой секретные документы для изучения в нерабочее время, то на его мечте отправиться послом ГДР за границу можно будет поставить крест.


И снова запись:

Лимас Мэйфлауэру: И какова сейчас ситуация?

Мэйфлауэр Лимасу: Она убеждена, что заткнула ему рот. Сегодня он ушел на работу в нормальном состоянии. Был спокоен, даже ласков.

Лимас Мэйфлауэру: Где она сейчас?

Мэйфлауэр Лимасу: Дома, ждет Эммануэля Раппа. В полдень он должен за ней заехать, и они отправятся в Дрезден на заседание Службы внутренней безопасности в полном составе. Он ей пообещал, что на этот раз она там будет в качестве его официальной помощницы. Для нее это большая честь.

[Пятнадцатисекундная пауза.]

Лимас: Так. Ее действия. Прямо сейчас она звонит Раппу на работу и говорит, что всю ночь промаялась, у нее жуткая температура, она разбита и ехать не в состоянии. После чего она исчезает. Процедура ей известна. Ей назначат встречу. Остается только ждать.


После этого Лимас послал в Головной офис срочную телеграмму о том, что уровень опасности повышен с оранжевого до красного и что вся агентурная сеть Мэйфлауэра находится в зоне риска. Поскольку план побега требовал совместных усилий Центров в Праге и Париже, нужны были ресурсы Лондонского управления. Он также запросил немедленной отмашки на эксфильтрацию «собственноручно», прекрасно понимая, что по действующим правилам Цирка офицер, находящийся на действительной военной службе, обладающий информацией особой чувствительности и намеревающийся проникнуть на запрещенную территорию, при этом не обладая дипломатическим иммунитетом, должен заранее получить письменное одобрение Головного офиса — в данном случае Лондонского управления. Через десять минут он получил ответ: «Ваша просьба отклонена. Подтверждаю. ЛУ.». Личная подпись в ответной телеграмме отсутствовала в соответствии с политикой коллективного принятия решений, проводимой Г/У [Хейдоном]. Одновременно служба связи заявила о повышении трафика на всех радиоволнах Штази, а британская Военная миссия в Потсдаме обратила внимание на усиление режима безопасности на пропускных пунктах в Западном Берлине и вдоль всей границы между ГДР и Западной Германией. В 15.05 по восточногерманскому радио GMT сообщили, что объявлена в общенациональный розыск непоименованная женщина, лакей фашистского империализма, и дали словесный портрет. Это было описание Тюльпан.

Тем временем Лимас предпринял шаги вразрез с инструкциями Лондонского управления. Не извиняясь, он лишь заявлял, что не собирается «отсиживаться и наблюдать за тем, как Тюльпан и вся агентурная сеть превращаются в дым». Когда Лондон призвал незамедлительно эксфильтровать хотя бы Мэйфлауэра, Лимас ответил бескомпромиссно: «Он может при желании выйти из игры в любое время, но он этого не сделает. Скорее предстанет перед судом, как его отец». Менее ясна роль Ставроса де Йонга, недавно произведенного в помощники должностного лица берлинского Центра, и Бена Портера, охранника и шофера.


Бен Портер (охранник, берлинский Центр) — ПГ (Питеру Гиллему) дословно:

Алек сидит за своим столом и разговаривает по каналу секретной связи с Лондонским управлением. Я стою у дверей. Положив трубку, он говорит мне: «Бен, — говорит, — нам дана отмашка. Время пошло. Подгоняй «лендровер» и скажи Стасу, чтобы через пять минут стоял в полной экипировке во дворе». Не было такого, чтобы мистер Лимас сказал мне: «Бен, мы нарушаем прямые инструкции Головного офиса».


Ставрос де Йонг (стажер, приставленный к Г/Секрет., Берлин) — ПГ, дословно:

Я спросил у главы Секретки: «Алек, а Головной офис нас точно поддержит?» На что он ответил: «Стас, тебе мало моего слова?» Больше вопросов я не задавал.

Их утверждения о своей невиновности исходили от меня. Поскольку у меня не было сомнений в том, что Смайли лично поручил Лимасу осуществить эксфильтрацию Тюльпан, я постарался обеспечить Портера и де Йонга статьей о неподсудности на случай, если Перси Аллелайн или кто-то из его подручных заставит их давать показания.

* * *

Спустя три дня. Историю подхватывает сам Алек. В десять вечера его допрашивают за фанерным столом в безопасном помещении британского посольства в Праге, где он укрылся часом ранее. Разговор записывается на магнитофон. Напротив него сидит глава пражского Центра Джерри Ормонд, супруг грозной Салли, второго номера местного Центра, которым они управляют на пару. На столе, по крайней мере в моем хорошо информированном воображении, стоит бутылка шотландского виски и один стакан (для Алека), который Джерри беспрерывно наполняет. Угасший голос Алека свидетельствует о том, что он бесконечно устал, что, с точки зрения дознавателя Ормонда, даже хорошо, так как ему надо вытянуть из подопечного всю историю раньше, чем память начнет ее приукрашивать. Алек, опять же в моем воображении, небрит, и на нем халат, надетый после поспешного душа, который ему позволили принять. Ирландский акцент то и дело прорывается его рассказе.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация