Мы поднялись по зеленому склону и теперь стоим на разной высоте, что наверняка входило в планы Менделя, и смотрим на что-то непонятное в отдалении: пара серебристых берез, старая голубятня.
— У меня для тебя печальная новость, Питер.
Вот оно.
— Мне очень жаль, но наш передаточный источник Тюльпан, дама, которую ты успешно вывез из Чесло, сегодня утром найдена мертвой.
* * *
Поскольку никто не знает, как реагировать в таких случаях, я не стану утверждать, что у меня вырвался крик, в котором были боль, ужас и отказ верить услышанному. Знаю только, что перед глазами все расплылось — и серебристые березы, и старая голубятня. Было непривычно солнечно и тепло для этого времени года. Мне захотелось стравить, но я человек зажатый и сдержался. Помню, что последовал за Менделем в заброшенный летний домик в самой южной точке поместья. От особняка его отделяла густая дубовая рощица. Мы сели на шаткой веранде, откуда открывался вид на давно не стриженный газон для крокета; помню торчащие из травы ржавые воротца.
— Она повесилась, сынок, — так прозвучал в устах Менделя смертный приговор. — Сама. На нижней ветке дерева, за этим склоном. Возле пешеходного мостика. Точка 217 на карте. Наступление смерти запротоколировал в 8.00 доктор Эшли Медоус.
Эш Медоус, модный психотерапевт с кабинетом на Харли-стрит и загадочный друг Джорджа. Цирк иногда привлекает его в ситуациях с перебежчиками-неврастениками.
— Эш здесь?
— Сейчас с ней.
Я медленно перевариваю новость. Дорис мертва. А врач охраняет покойницу.
— Она оставила записку? Кому-то говорила о своем намерении?
— Просто повесилась, сынок. С помощью сращенной альпинистской веревки. Девять футов. Видимо, забыли в спортзале после тренировки. Чей-то недосмотр, я бы сказал.
— Алеку сообщили? — спрашиваю я, думая о том, как ее голова покоилась на его плече.
Тут он снова включает «полицейский голос».
— Джордж сообщит твоему дружку Алеку Лимасу то, что ему следует знать, когда придет время, сынок. И Джордж сам решит, когда оно придет. Ясно?
Ясно: Алек до сих пор уверен, что переправил Тюльпан в безопасное место.
— Где он сейчас? Не Алек, Джордж? — задаю я глупый вопрос.
— В данную минуту, если тебе так интересно, Джордж беседует с неожиданным посетителем, швейцарцем. Угодил в капкан, бедняга. Я бы даже сказал, в западню, расставленную беспринципным браконьером, охотником за олениной, как можно предположить. Ржавая штуковина, спрятанная в высокой траве, как я слышал. Уж не знаю, сколько она там пролежала. Но пружина сработала. А эти драконьи зубы могли перекусить ногу. Так что ему еще повезло. — Я молчу, и он продолжает с той же непринужденностью. — Этот швейцарец, он орнитолог, как и я, в каком-то смысле, так что уважаю. Он наблюдал за птицами и не планировал вторгнуться в частные владения, но так уж получилось, о чем он сожалеет. Я бы на его месте тоже сожалел. Между нами, я больше потрясен тем, что Харпер и Лоу ни разу за все свои дежурства не попали в эту западню. Вот уж кому повезло так повезло.
— Почему Джордж беседует с ним? — Мой вопрос подразумевал: почему в такой неподходящий момент?
— Со швейцарцем-то? Ну, он же как-никак живой свидетель, сынок, этот швейцарец. Как ни крути. Он оказался на месте происшествия — да, по ошибке, бродячий орнитолог вроде меня — и в самое неподходящее время, к несчастью для него. Естественно, Джордж желает знать, может, джентльмен видел или слышал нечто примечательное, что способно пролить свет. Может, несчастная Тюльпан обращалась к нему каким-то образом. Ситуация деликатная, если вдуматься. Мы находимся на территории повышенной секретности, и официально Тюльпан не приземлилась в Великобритании, так что швейцарец, можно сказать, наступил на тайное осиное гнездо. Приходится принимать это во внимание.
Я его слышал, но не слушал.
— Оливер, я должен ее увидеть, — сказал я.
На что он, не удивившись, ответил:
— Тогда оставайся здесь, сынок, пока я передам это по инстанции. Только не вздумай сойти с места.
С этими словами он отошел на заросший газон для крокета и там забормотал в свою рацию. Потом сделал мне знак, и я направился за ним к массивной двери амбара по прозвищу Горбунок. Он постучал и отошел на шаг. После некоторой паузы дверь со скрипом открылась, и перед нами возник Эш Медоус собственной персоной, пятидесятилетний бывший игрок в регби, в клетчатой фланелевой рубашке и красных подтяжках, с привычно дымящей трубкой во рту.
— Мне очень жаль, старина, — сказал он и отшагнул, давая мне дорогу. Я тоже сказал, что мне очень жаль.
В центре большого амбара на столе для пинг-понга возлежала статуя стройной женщины в застегнутом на молнию мешке. На спине, носки ног смотрят вверх.
— Бедняжка даже не знала, что ее называют Тюльпан, пока не попала сюда. — Эш, явно привыкший вести беседы в присутствии покойников, говорил беззаботным тоном. — А после того как узнала, попробовал бы кто-нибудь называть ее иначе. Вы уверены?
Имелось в виду: готов ли я к тому, чтобы он открыл молнию. Я был готов.
Впервые на моей памяти ее лицо ничего не выражало. Рыжие волосы заплетены в косичку и перевязаны зеленой лентой. Глаза закрыты. Никогда не видел ее спящей. Вся шея в голубых и серых полосках.
— Ну, всё, старина?
Он закрыл молнию, не дожидаясь моего ответа.
* * *
Я выхожу следом за Менделем на свежий воздух. Впереди травянистый холм поднимается к каштановой роще. Сверху открывается красивый вид: хозяйский дом, сосновый лес, окаймляющий поля. Я собираюсь подняться по склону, но Мендель останавливает меня жестом.
— Останемся здесь, сынок, если не возражаешь. Высовываться нам ни к чему.
Вряд ли он удивился тому, что я не стал задавать по этому поводу вопросов.
Какое-то время — точнее не скажу — мы бесцельно прохаживаемся. Мендель рассказывает мне о своих ульях. О собаке-спасателе Поппи, золотистом лабрадоре, любимчике жены. Если я правильно запомнил, Поппи — кобель. Еще, помнится, я удивился, что Оливер Мендель, оказывается, женат.
Постепенно я разговорился. На вопросы, как обстоят дела в Бретани, хорош ли урожай и сколько у нас коров, я даю обстоятельные и четкие ответы, чего, вероятно, он и добивается. Но вот мы доходим до гравийной дорожки, ведущей мимо Горбунка к каретному сараю, и тут он от меня отходит и произносит что-то отрывистое в рацию. А когда возвращается, это уже не приятный собеседник, а снова полицейский.
— Так, сынок. А теперь внимание. Сейчас ты узнаешь вторую половину этой истории. Что увидишь, то увидишь. Ты ни на что не реагируешь, ты помалкиваешь в тряпочку. Это тебе личный приказ Джорджа. Если, сынок, ты по-прежнему винишь себя в смерти этой бедняжки, то еще можешь развернуться и уйти. Ты меня понял? Это уже говорю тебе я. Ты по-швейцарски болтаешь?
