После этого я вернулась в дом, где Ингеборга Лагг и Жанет Эйвон вдвоем успокаивали возбужденную прислугу. Спустя два часа появился мистер Смайли в сопровождении инспектора Менделя. Он выразил прислуге свои персональные соболезнования и заверил всех в том, что передаточный источник Тюльпан сама виновата в своей смерти и ни у кого в Лагере № 4 нет повода винить в этом себя.
Наступил вечер. Во дворе уже стоял маршрутный автобус, и многие из прислуги спешили домой в Солсбери, поэтому Г/Секрет. задержал их всего на несколько минут, чтобы успокоить по поводу «загадочного пришельца», о котором они могли слышать. Пока стоящий рядом с ним Мендель с улыбкой кивал головой, он признался, что сейчас «выдаст им тайну», которой не стал бы делиться, однако в данных обстоятельствах решил, что они имеют право на полную осведомленность.
В загадочном пришельце, объяснил он, нет ничего загадочного. Это ценный представитель элитного и малоизвестного отдела нашей партнерской службы МИ-5, получивший задание любым, законным или незаконным, способом преодолеть защитные редуты одного из наших самых чувствительных и засекреченных объектов. Как потом выяснилось, он также является напарником и личным другом стоящего перед вами инспектора Менделя. [Смех.] О таких импровизациях намеченный объект обычно не информируют, а тот факт, что она совпала с решением Тюльпан уйти из жизни, не более чем «игра зловещего Провидения», как выразился Смайли. То же Провидение поймало пришельца в капкан для оленей. [Смех.] Харпер и Лоу проявили себя с лучшей стороны. Обоим объяснили ситуацию, и они без особого энтузиазма приняли ее как данность, хотя справедливо заметили, что «наш друг несколько перестарался». [Снова смех.]
На этом дезинформация не закончилась.
Г/Секрет. поведал присутствующим, что пришелец, являющийся никаким не иностранцем, а самым настоящим уроженцем Великобритании из Клафама, направлен в пункт скорой помощи в Солсбери, где ему сделают укол противостолбнячной сыворотки и обработают рану. Инспектор Мендель в ближайшее время навестит своего старого друга и передаст ему бутылку виски вместе с пожеланиями скорейшего выздоровления от Лагеря № 4. [Аплодисменты.]
* * *
Шоу снова переходит под контроль Кролика и Лоры. Леонард отсутствует. Диалог ведет Кролик. Лора скептически слушает.
— Итак, вы составили отчет. С утомительными подробностями, осмелюсь добавить. Вы собрали все свидетельства и кое-что в придачу. Сигнальный экземпляр вы послали в Лондонское управление. А позже выкрали его из архива Цирка. Я правильно изложил?
— Нет, неправильно.
— Тогда почему этот отчет находится здесь, в Конюшне, среди документов, которые вы точно выкрали?
— Потому что он так и не был представлен.
— Никому?
— Никому.
— Ни в каком виде? Даже сокращенном?
— Комитет Казначейства решили не собирать.
— Вы имеете в виду так называемый комитет Трех Волхвов? Которых якобы побаивался весь Цирк.
— Председательствовал у них Оливер Лейкон. После дотошного изучения он решил, что отчет, в любом виде, следует положить под сукно.
— На каком основании?
— Что расследование самоубийства женщины, которая не прибывала в Соединенное Королевство, будет пустой тратой денег налогоплательщиков.
— Это решение Лейкону подсказал Джордж Смайли?
— Откуда мне знать?
— Запросто, как по мне. Если Смайли прикрывал вашу задницу, в числе прочих, — такой чисто гипотетический вариант, — то можно предположить, что Тюльпан повесилась по вашей вине. Может, в отчете была какая-то деталь или эпизод, показавшийся Смайли слишком тревожным для нежных ушей Казначейства?
— Скорее уж тогда для нежных ушей Лондонского управления, которое к тому времени, с точки зрения Джорджа, слишком глубоко залезло в операцию Мэйфлауэра. Он мог опасаться, что расследование еще больше приоткроет дверь. И дал совет Лейкону. Но это только мои догадки.
— А вам случайно не кажется, что главной причиной свернутого расследования явилось то, что Тюльпан вовсе не была такой уж покладистой перебежчицей, какой ее рисовали — не в последнюю очередь вы в своем подобострастном отчете, — вот и заплатила высокую цену?
— Какую цену? Вы о чем?
— Она была женщиной решительной. Мы это знаем. А еще, в случае чего, становилась настоящей ведьмой. И она настаивала на возвращении ей ребенка. Я хочу сказать, что она отказывалась сотрудничать с допрашивавшей ее командой, пока не вернут ее сына, а им это не понравилось, и их отчет — ваш отчет — был состряпан по приказу Смайли. А Лагерь № 4, постепенно захиревший после этого инцидента, тогда, как мы знаем, гордился своей одиночкой для таких, как она. Подлодкой, где проводили «допросы с пристрастием», как мы их сегодня называем. Этим занималась парочка слегка больных на голову охранников, не отличавшихся особой деликатностью. Я намекаю на то, что она могла стать жертвой их повышенного внимания. Вы в шоке. Больная тема?
Я не сразу включился.
— Тюльпан никто не пытал, вы о чем! Ей просто задавали вопросы, в мягкой форме, профессионалы, которые ей симпатизировали, были ей благодарны и относились с пониманием к ее вспышкам гнева!
— Не берите в голову, — посоветовал мне Кролик. — У нас есть еще одна досудебная претензия и еще один потенциальный истец, в случае если дело дойдет до суда. Некий Густав Квинц, сын Дорис, теперь один из тех, кто с подачи Кристофа Лимаса (предположительно, но не точно), твердо решил засудить нашу Службу к чертовой матери. Ведь это она, в основном по вашей милости, совратила его матушку, заставив с помощью шантажа шпионить на нас, а потом насильно вывезла из страны и истязала так, что она в результате повесилась на дереве. Так? Не так?
Я думал, что он закрыл эту тему, но нет.
— А поскольку эти обвинения, за прошедшие годы выросшие в цене, уже нельзя заткнуть с помощью драконовских законов, позволявших это делать еще не так давно в подобных случаях, существует вероятность, что всепартийная комиссия и/или последующее судебное расследование сунут свой нос в особо деликатные для нас темы. Вам это кажется забавным?
Забавно. Пожалуй. Я подумал о Густаве. Молодец. Ты все-таки решил получить то, что тебе причитается, хотя и пришел не по тому адресу.
* * *
Я на сумасшедшей скорости пересек Францию и Германию на мотоцикле под проливным дождем. И вот я стою у могилы Алека. Такой же дождь поливает маленькое кладбище в Восточном Берлине. Я весь в коже, но из уважения к Алеку снял шлем, и вода заливает мне лицо, пока мы с ним молча обмениваемся банальностями. Пожилой смотритель, или кто он там, заводит меня в свою келью и показывает книгу соболезнований, где среди прочих фигурирует имя Кристофа.
Может, это и послужило своего рода point d’appui
[34]: сначала для Кристофа, потом для рыжеволосого Густава с его улыбкой до ушей, спевшего мне на пляже патриотическую песню, а там и для Алека. После гибели его матери этого мальчишку я тайно, и лишь формально, взял под свою защиту, представляя себе, как его сначала отправят в жуткий восточногерманский сиротский дом, а когда подрастет, вышвырнут в мир, которому до него нет дела.
