Время от времени, опять же тайно, дерзко нарушая законы Цирка, я под каким-нибудь предлогом отыскивал его через наши архивы и давал себе клятву — или, скорее, фантазировал, — что в один прекрасный день, когда мир хоть на пару сантиметров повернется на своей оси, я его разыщу и из любви к Тюльпан как-то поддержу сообразно обстоятельствам.
Сопровождаемый все тем же ливнем, я оседлал мотоцикл и двинулся дальше, но уже не на запад, во Францию, а на юг, в Веймар. Последний имеющийся у меня адрес Густава был десятилетней давности: деревня западнее города, дом, записанный на отца, Лотара. Через пару часов я стоял перед жутковатым, в советском стиле многоквартирным панельным домом, построенным в непосредственной близости от деревенской церкви — такой акт советской агрессии. Панели уже расходились. Некоторые окна заклеены бумагой изнутри. Разваливающееся крыльцо украшали нарисованные краскораспылителем свастики. Квинц жил в квартире 8Д. Я тщетно нажимал на звонок. Наконец дверь открылась, и пожилая женщина подозрительно оглядела меня с ног до головы.
— Квинц? — повторила она с брезгливостью. — Der Lothar? Längst tot
[35]. Давно помер.
— А Густав? Его сын?
— Официант, что ли? — хмыкнула она.
Отель под названием «Слон» выходил фасадом на историческую городскую площадь. Он был не новый. Кстати, любимый отель Гитлера, о чем мне успела рассказать пожилая женщина. Но его радикально перестроили, и фасад сверкал, как маяк западного процветания, бросающий вызов своим соседям победнее. Девушка-администратор в новеньком черном костюме сначала не поняла моего вопроса: «Герр Квинц у нас не останавливался». Потом, покраснев, добавила: «Ах, вы имели в виду Густава», — и пояснила, что обслуживающему персоналу запрещено принимать гостей, так что мне придется подождать окончания рабочей смены.
И когда же она заканчивается? В шесть часов. И где мне его ждать? У служебного входа, где ж еще.
Дождь не утихал, начало смеркаться. Я стоял у служебного входа, как было велено. Сухощавый неулыбчивый мужчина, выглядевший, кажется, старше своих лет, вышел из подвала, натягивая старый армейский плащ с капюшоном. К перилам был цепью прикован велосипед. Мужчина склонился над замком.
— Герр Квинц? — окликнул я. — Густав?
Он распрямился во весь рост под слабым светом уличного фонаря. Он уже сутулился. Некогда рыжая копна поредела и начала седеть.
— Что вам надо?
— Я был другом вашей матери. Может, вы меня даже вспомните. Мы встретились на болгарском пляже, это было давно. Вы спели мне песню. — Я напомнил ему свое рабочее имя, то самое, которое назвал на пляже, когда его мать стояла голая у него за спиной.
— Вы были другом моей матери? — повторил он, словно привыкая к этой мысли.
— Совершенно верно.
— Француз?
— Точно.
— Она умерла.
— Я знаю. Мне очень жаль. Я подумал, вдруг смогу что-то для вас сделать. У меня сохранился ваш адрес. Я был в Веймаре. И вот представился такой шанс. Может, пропустим по рюмочке? Поговорим?
Он меня разглядывал.
— Вы спали с моей матерью?
— Мы были друзьями.
— Значит, спали. — Это прозвучало как простая констатация факта, без всякого выражения. — Моя мать была шлюхой. Она предала родину. Революцию. Партию. Моего отца. Она продалась англичанам и потом повесилась. Она была врагом народа.
Он сел на велосипед и уехал.
Глава 11
— Мне кажется, первое, что мы должны сделать, сердце мое, — заговорила Табита, которая всегда как будто робела. — Вы не против, что я называю вас «сердце мое»? Я так обращаюсь ко всем своим клиентам. Напоминание, что у меня, как и у них, есть сердце, пусть даже оно по необходимости вынуждено себя сдерживать. Итак, первое, что мы делаем: составляем черный список гадостей, которые наговорили наши противники, и отметаем их одну за другой. Главное, чтобы вы чувствовали себя удобно. Вам удобно? Прекрасно. Вы меня хорошо слышите? Никогда не могу понять, есть ли прок от этого аппарата. Государственное здравоохранение?
— Французское.
Табита, насколько я помню с детства из книг Беатрис Поттер, была затурканной мамашей трех непослушных котят. Вот почему у меня вызывало кривую ухмылку то, что сидевшая напротив меня женщина с таким же именем напоминала, по крайней мере внешне, сказочного персонажа: такая мамаша сорока с чем-то лет, ласковое лицо, полненькая, слегка задыхающаяся, героически превозмогающая усталость. А еще, как мне было сказано, мой адвокат. Леонард, выполнив свое обещание, принес Кролику список имен, которые у него вызвали настоящее восхищение — «Питер, они за вас всем перегрызут горло, как ротвейлеры», — но по поводу двух кандидатур он выразил малюсенькие сомнения — «не прошли необходимые дорожные испытания, только цитировать меня не надо… а одну, но это строго между нами, я бы не подпустил на пушечный выстрел: не знает, когда тормознуть, ни малейшего представления о том, как работают суды, и судьи ее терпеть не могут». Это и была Табита.
Я сказал: это то, что мне нужно, и попросил о встрече у нее в офисе. Ответ: ее офис не считается безопасным местом, поэтому лучше в его офисе в бастионе. Я сказал, что не считаю его офис безопасным местом. И вот мы с ней сидим все в той же библиотеке, где на нас со стен скалятся фотографии Ганса-Дитера Мундта и его главного соперника Йозефа Фидлера в полный рост.
* * *
В настоящем времени прошла всего одна бессонная ночь, с тех пор как мы кремировали Тюльпан, а вот мир, с которым Табита вступила в борьбу, сделал большой шаг назад.
Вознеслась Берлинская стена.
Все агенты и субагенты из разведывательной сети Мэйфлауэра пропали без вести, были арестованы, убиты, если не всё в один присест.
Карл Римек, героический доктор из Кёпеника, случайный основатель этой сети и ее неизменный вдохновитель, был безжалостно застрелен при попытке бежать в Западный Берлин на велосипеде.
Для Табиты — история, а для нас, все это переживших, время отчаяния, растерянности и подавленности.
Агент Паданец — он теперь за нас или против нас? Сидя в нашем редуте под названием Конюшня, мы, горстка посвященных, издали с изумлением наблюдали за его стремительным карьерным взлетом — он стал в Штази главой отдела спецопераций.
Мы получили, обработали и распространили под общим грифом «Паданец» первоклассные разведданные по поводу самых разных экономических, политических и стратегических целей — к еле сдерживаемым крикам радости наших клиентов в Уайтхолле.
Но при всем своем могуществе — а может, оно как раз и связывало ему руки — Мундт был не в силах прекратить или хотя бы приостановить безжалостную охоту на наших агентов и субагентов, устроенную его соперником Йозефом Фидлером.
