И не успел я сказать: «По правде говоря, нет», она уже сняла с меня шапку и взялась за работу.
Щелк-щелк-щелк.
Тошнотворное головокружение куда-то исчезло.
Щелк-щелк-щелк.
Я уже давно не стригся.
Щелк-щелк-щелк.
Забыл, как часто парикмахер наклоняется к тебе.
Щелк-щелк-щелк.
Я забыл, как часто он тебя касается.
МЭД
Я в четвертый раз перечитала абзац, потом сдалась и захлопнула книгу. Обычно, чтобы я отвлеклась от мира социалистов, обитателей улиц, драк на ножах и юных влюбленных, нужно было приложить серьезные усилия. Автобусу на Энглвуд это удалось: он петлял, словно по худшим уголкам Дантова ада, источая густые ароматы протухшей еды, пота и извечной тоски. Скорее бы Баз с Зазом уже запустили свою службу такси и я смогла распрощаться с общественным транспортом.
Если я, конечно, еще буду здесь, когда это случится.
Я допила кофе, сунула пустой стаканчик в карман сиденья передо мной и попыталась сосредоточиться на цели нашей поездки: «Швырни меня с Утесов». Если бы я самолично не прочла Последнюю записку, я бы предположила, что папа Вика любил черный юмор. Но я услышала тихую глубину и отчаяние в этом излитом на бумагу голосе и знала, что ничего черного в этом не было. Если мне не посчастливится заболеть чем-нибудь неизлечимым, я надеюсь, что смогу перенести это с такой же упрямой искренностью, как мистер Бенуччи. И помочь бросить его с утесов – это самое малое, что я могла для него сделать.
Утесы представляли собой ряд крутых скал, что тянутся километров на тридцать вдоль побережья Гудзона. Обсудив все как следует, мы решили, что достаточно будет развеять прах с первой же обзорной площадки. За окном серебристо мелькали заснеженные деревья. За моей спиной Заз щелкал пальцами в такт шинам автобуса. Коко сидела рядом со мной, засыпанная крошками кекса, и храпела, как медведь в спячке.
Я наклонилась вперед и втиснула голову между двумя сиденьями впереди, где сидели Баз с Виком.
– Эй, – сказала я.
– И ты эй, – сказал Баз.
Наверняка я сказать не могла, но мне показалось, что за последние пару минут они несколько раз произнесли мое имя. Я встала на колени в кресле и посмотрела на них сверху вниз:
– Ты же знаешь, что меня это бесит.
– Что? – спросил Баз.
– Шепотки. Обо мне. Тебе есть что сказать?
Они посмотрели вверх на меня, потом друг на друга.
– Мы не говорили о тебе, – ответил Баз. – Я просто рассказывал Вику, что Гюнтер Мейвуд – это единственная Глава, который не знает, что он Глава, и как мы просто приносим ему продукты и прочее в обмен на жилье.
– А если книгу и правда опубликуют? – спросил Вик. – И если он ее прочтет? Думаешь, он не узнает свой собственный сад… или имя?
Я сама уже несколько раз говорила об этом с Базом. Приятно послушать, как мои аргументы приводит кто-то другой.
– Во-первых, не если, а когда мою книгу опубликуют. Во-вторых, я уже говорил, что поменяю все имена. В-третьих, этот мужик – настоящий затворник. Он и не узнает, что книга существует.
– А Интернет? – спросил Вик.
Я улыбнулась Базу сверху вниз и драматично нахмурила лоб:
– Да, Баз, а Интернет?
Баз вздохнул, отвернулся к окну и пробормотал что-то под нос. Я посмотрела на Вика:
– Я пыталась объяснить ему, что Гюнтеру необязательно покидать сад. Что он узнает…
– Мы говорили о тебе, – сказал Вик, вытирая уголок рта платком.
– Что?
– Раньше. До Гюнтера. Я спросил База, читаешь ли ты что-нибудь кроме «Изгоев». Он сказал, что мне надо спросить тебя про твою теорию.
– Ладно. Но учти, что Воронка Хинтон – это не теория, а факт. Последние строчки шедевра С. Э. Хинтон в точности повторяют первые. – Я схватила книгу, прочла первый абзац, потом перелистнула в конец и прочла последний. – Гениально, правда?
– Правда, – сказал Вик.
Я закрыла книгу и стала разглядывать обложку.
– Знаешь, Хинтон начала писать эту книгу, когда ей было пятнадцать. Мне уже почти восемнадцать, и чего я добилась? Ничего, nada.
Я никогда не стремилась к величию, но все равно же хочется оставить после себя какой-то след. Что-то, что бы сказало за меня: «Я была здесь, черт возьми. Помните меня».
– Так или иначе, – продожила я, – можно сказать, что я продолжаю читать эту книгу, потому что я ее не закончила.
– Воронка Хинтон, – сказал Вик.
– Воронка Хинтон, – кивнула я.
– Время воронки! – раздался из ниоткуда голос Коко. Я даже не знаю, когда она успела проснуться.
– Что?
Она соскользнула ниже по сиденью так, что достала ногами до пола.
– Когда ты говоришь про воронку, я сразу думаю про какие-то американские горки. Добро пожаловать в бесконечновую воронку!
– Нет такого слова, Коко.
– Да точно есть. Ну, знаешь, как новая, только бесконечная.
Я опустилась на сиденье и уставилась в окно на деревья.
– Кокосик, ты знаешь, что я люблю тебя. Но ты совершенно сбрендившая.
Она драматично пожала плечами, потянулась через меня и тоже посмотрела за окно.
– Однако это не я застряла в бесконечновой истории.
ВИК
От автобусной остановки в Энглвуде было километра четыре до начала Утесной аллеи. Нас в итоге подбросила до реки девчонка по имени Джейн. Мы сидели в салоне ее джипа, и она рассказывала нам про Стюарта, своего давнего бойфренда, а теперь и жениха. Он был «начинающим частным предпринимателем в сфере аренды автомобилей».
Мне показалось, что на слух как-то не впечатляет.
С другой стороны, я сидел в заднем ряду со стороны пассажира, а Мэд – в среднем ряду со стороны водителя. Следовательно, правая сторона ее лица попадала в поле моего обзора, и, так как я сидел немного позади, я мог таращиться, не боясь быть пойманным.
Я был непревзойденным мастером таращиться с угла заднего сиденья, и сейчас звезды сложились так, что я мог проявить все свои навыки. И получилось так, что, глядя на правую сторону лица Мэд, я задумался о тоне ее голоса, когда она говорила о достижениях юной С. Э. Хинтон. Я видел, как она перекинула волосы на сторону, все эти волны одним движением… Интересно, как существо, которое может перекинуть волосы с таким ангельским изяществом, может быть таким грустным. Может, в этом есть какой-то космический баланс, тайное равновесие человеческих жизней. Эй, ты можешь быть вот этой прелестью, но только если ты возьмешь еще и вот этот ужас. Кушай, не обляпайся.
А вот что я знал наверняка: все, что говорила Мэд, каждое ее изысканное движение, от волос к рукам, то, как увлеченно она читала, словно на земле больше не осталось дел, обладало чистой яркостью и чистой ценностью.
