– Что?
… …
Я часто спорил с собой. Обычно стоя в душе, но случалось где угодно. Не уверен, что это нормально; скорее нет, чем да. Однако что поделать. Я выбирал одну из точек зрения и спорил с собой до посинения. В бесконечном выборе между насмешкой и жалостью я вкратце так сформулировал для себя аргументы: насмешки часто бездумны, но намеренны; жалость же, напротив, хорошо продуманна, но не намеренна.
Я все еще слышал их смех, чувствовал неприкрытое отвращение Попса и его нелепой команды.
Насмешки сильно задевают.
Я наблюдал за привлекательной парочкой: они шли, глядя прямо перед собой, стараясь не смотреть в мою сторону.
Жалость тоже сильно задевает.
Так что же задевает сильнее? Ладно, тут легко: это определенно насмешки, но вопрос в другом. Какая кому разница? Это как спросить, что ты предпочтешь – чтобы тебе вломили дубиной или железным ломом? По-любому окажешься на земле, и могу поспорить, тебе будет совершенно начхать на физические свойства обоих орудий.
– Вик?
– Что?
– Ты что-то завис.
Я кашлянул:
– Знаешь, тебе правда лучше бросить курить.
Мэд затоптала сигарету и посмотрела на меня фейерверками глаз. В них было что-то абсолютно противоположное и насмешке, и жалости. Меня поразила ее утренняя красота. Она была совсем иной, не такой, как вечерняя. Сам не знаю. У Мэд было много разной красоты, и иногда она была связана со временем. И вся эта красота вынуждала меня делать такое, чего я никогда не делал раньше.
Было много всего, чего я никогда не делал раньше.
МЭД
Из «Фудвиля» до Святого Барта было минут пятнадцать пешком. И почти все это время я наблюдала, как Коко ест мороженое из ведерка, временами восхищенно поглядывая на браслет РСА или вытягивая руку под неестественными углами, чтобы браслет заметили прохожие. Баз всегда предупреждал, чтобы мы не привлекали к себе слишком много внимания. Поэтому вместо того, чтобы объявить о нашей организации окружающим, Коко тихо сообщила Вику, что люди вокруг «начнут осознавать», что Ребята с Аппетитом – не просто кучка оборванцев, но компания, «которой не чужды моральные принципы».
Понятия не имею, где она набирается таких выражений, но слушать ее – одно удовольствие.
Церковь стояла поодаль от дороги, окруженная мертвым кустарником и деревьями. Зима схватила растительность в свои крепкие мертвые объятия, чтобы потом отпустить. На территории царил какой-то священный дух пустоты, словно церковь была конечностью, отрезанной от здорового тела. Старое каменное строение по форме напоминало огромный треугольник: широкое у основания, оно кверху сужалось, как рождественская елка на детском рисунке. Сильно наклонная крыша, за исключением одного края, где прямо в небо поднималась звонница. Чем ближе мы подходили, тем очаровательнее казалась церковь, такая прекрасная и живописная на мрачном зимнем фоне.
Мы пробрались через засыпанную солью парковку. Единственным автомобилем был старый синий автобус со словами «Божьи гуси», написанными красной краской на боку. Под буквами во всю длину тянулся рисунок. Видимо, он должен был изображать гуся, но вышло похоже на мохнатый самолет.
Я протянула руку и потерла гусиную шею на ходу:
– Объявляю тебя самым уродливым автобусом на земле. Заз щелкнул пальцами.
Мы прошли по заснеженному газону и добрались до парадного входа. У самой двери Коко издала слабый стон и наклонилась вперед, уперевшись ладонями в колени.
– Кокосик, что такое?
– Что-то мне нехорошо…
Баз закатил глаза:
– А я предупреждал, чтобы ты не ела все мороженое сразу. Коко покачала головой:
– Это все натуральные ароматизаторы.
Я попыталась сдержать улыбку, но у меня не получилось. Вик приоткрыл тяжелую красную дверь и сунул голову внутрь:
– Тут есть скамейки. Можешь прилечь.
– О-о-о-ох, – стонала Коко. – От анальных секретов у меня геморрой.
Я хмыкнула:
– Странно, конечно, но, мне кажется, эту фразу произносят не в первый раз.
– Коко. – Баз покачал головой. – Мы уже говорили об этом. Ты сама виновата.
И правда, они уже обсуждали отсутствие самоконтроля Коко, когда дело касалось мороженого. Она не впервые доводила себя до плачевного состояния, отчего страдала не она одна. Никто так не умел упиваться страданиями, как Коко.
– Эй, – сказала я, решив, что, если смогу ее рассмешить, это разрядит обстановку. – Как думаете, у астероидов бывает геморроид? – Я поняла руку и потрясла ею в воздухе. – Космический геморро-о-о-ой!
Коко приложила руку тыльной стороной ладони ко лбу и откинула волосы драматическим жестом:
– Идите без меня. Моя песенка спета.
Баз опять закатил глаза и подхватил ее на руки. Мы с Виком придерживали дверь.
Внутри у Святого Барта было холодно и старо: высокие потолки сходились в одной точке; темные деревянные скамейки, витражи на окнах и изображения мужчин в платьях в каждом уголке. Повсюду пыль. Церковь словно застыла во времени, нетронутая человеком, одинаковая ныне, присно и во веки веков, аминь. Невероятно старо-новая.
– Одновременные чрезвычайные противоположности, – сказала я.
Вик снял шапку и откинул голову назад, пока прическа Содапопа не коснулась рюкзака. Я тоже подняла взгляд и увидела фреску: рай и ад. Ангелы с одной стороны, черти – с другой.
– Одновременные чрезвычайные противоположности, – согласился он.
Баз помог Коко прилечь на скамейку и прошел вперед, где встал на колени в тени огромного свисающего со стены креста. Заз подошел к пятиметровой картине с изображением пухлого бледного святого, а мы с Виком прошли вдоль скамеек, прошли мимо закрытой двери с надписью «Церковная администрация». Мне эта надпись показалась забавной: маленькая современная деталь в мире древности. Мы подошли к кафедре. Баз стоял на коленях, закрыв глаза, сложив на груди руки. Его губы быстро двигались в жаркой молитве. С другой стороны помещения площадка вела к темной лестнице.
– Может, сверху будет видно колодец желаний, – сказала я, направляясь к двери.
Вик бросил на меня полный сомнения взгляд, но все равно пошел следом. И, словно без этого в церкви не хватало таинственной торжественности, ступени заскрипели у нас под ногами. Мы словно очутились в серии «Скуби-Ду». Мы шли, перешагивая через две ступеньки, пока не добрались до верха.
– Эй, – шепнула я, прорезая голосом чернильную темноту.
– Эй, – отозвался Вик.
– Тут есть дверь.
– Ладно.
– А чего мы шепчем?
– Я шепчу, потому что ты шепчешь.
– Ладно. Сейчас я открою дверь.
