Я словно слышал в словах База голос папы.
Сделай что-нибудь, Вик.
…
Только я открыл рот, чтоб рассказать ему про Мэд, Коко сказала:
– Шикарно, Заз. Отличная мысль.
Ее карандаш бешено метался по салфетке. Нзази, оперевшись на стол, одобрительно кивал. Я наблюдал, как эта маленькая девочка пишет. Ее лицо превратилось в маску напряжения. Бедняжка и так уже нагляделась на трагедии. Не надо ей добавлять. Я хлебнул спрайта и решил, что подожду, пока мы сможем поговорить без Коко.
Вернулась Марго с подносом, груженным латуком, к которому прилагались миски со стейком, рисом, свежей зеленой фасолью, цветной капустой, какой-то зеленью и пикантным соусом из арахиса.
– Пипец красота, – сказала Коко. – Придется мне потом поменять текст.
Мы вчетвером с жадностью набросились на еду, и вскоре стол превратился в хаос из скомканных салфеток и опустевших тарелок. Коко вернулась к своим каракулям. Время от времени она тыкала в салфетку и спрашивала Нзази, какие строки нравятся ему больше. Что бы она ни писала, он относился к ее творчеству крайне серьезно и долго размышлял, прежде чем ответить ей жестом.
– Знаешь, Баз, очень хорошо идет, – сказала Коко, сосредоточенно что-то черкая. – Может, станет хитом.
– Ах, вот оно что? – произнес Баз. Он подмигнул мне и перевел взгляд на Коко, моментально посерьезнев: – И о чем твоя песня?
– Эй! Вот допишу, тогда скажу. Но знаешь что? Заплатишь тысячу баксов – сможешь опубликовать в своей книге.
– Тысячу баксов, говоришь?
Коко кивнула:
– И это тебе еще пипец повезло.
– Может, семь долларов?
– Ладно, так и быть, четыреста.
Баз засмеялся и сказал, что подумает.
– Почему ты решил написать книгу? – спросил я его.
– Это моя мама.
– Она тоже была писательницей?
Баз швырнул салфеткой в пустую тарелку и с легкой улыбкой сложил руки на груди:
– Может, однажды я расскажу тебе о ней. А пока давай ограничимся тем, что моя книга – это в каком-то роде ее память. Как урна твоего папы.
Все мои мысли были заняты ситуацией Мэд. Впервые с того времени, как я нашел папину записку, я ни на секунду не задумался о списке.
– Может, тебе пора уходить, – сказал Баз.
Я выковыривал листик салата из зубов. Посмотрел на Коко, потом на Нзази и только потом понял, что он говорил обо мне.
– Что? – спросил я, оставив салат на произвол судьбы.
– Может, тебе лучше уйти.
Меня это потрясло не меньше, чем если бы отец Рейнс предложил мне совершить прелюбодеяние.
– Сбрось меня с вершины нашей скалы, – сказал Баз. – Предполагаю, ты не знаешь, что это значит. Ну и ничего страшного. Однако я хотел бы знать, когда ты в последний раз вспоминал про список?
…
Никто не умел говорить напрямую лучше База Кабонго. Иногда такая честность освежала, но из-за нее я постоянно был в напряжении. Никогда не знал, что Баз спросит в следующую секунду.
– Я очень много думаю про список, – сказал я.
Я соврал, и мы оба это знали. В последнее время мой мозг способен был думать лишь про Мэдмэдмэдмэдмэдмэдмэдмэдмэд.
– А когда ты сам вспоминал о нем в последний раз?
Не успев задать вопрос, я уже пожалел о нем. Я уже знал, как он ответит. Как кто угодно бы на него ответил.
– Он не был моим отцом, – сказал Баз. – Ты мне нравишься, Вик. И ты можешь оставаться у нас сколько захочешь. Я не говорю, что тебе надо уходить; я даже не говорю, что мне хотелось бы, чтобы ты ушел. Но я обещал помочь тебе со списком, а не выполнить его за тебя. И теперь я скажу это снова. Может, тебе лучше уйти.
– И куда я пойду?
– Домой, Вик.
* * *
Когда мы уходили из «Наполеона», Марго в сотый раз дала Базу свой номер и напомнила, чтобы он позвонил.
Мы направились к Нью-Милфорду и пошли мимо «Фудвиля». Коко вышла из творческого транса – над чем бы она там ни работала, – чтобы поклянчить мороженое. Баз сказал, что из финансовых соображений мороженого не будет, а Коко сказала, что он говорит, как мамаша-наседка.
– До сих пор не могу понять, почему ты не разрешишь мне просто взять мороженое бесплатно.
– Ты знаешь мое правило, – сказал Баз.
– Какое правило? – спросил я.
Вздох Коко был больше нее самой.
– У База есть правило насчет воровства. Кради, только если иначе не выживешь, кради, только если они смогут это пережить, и еще какая-то чухня. Не помню.
Баз сказал:
– Кради, только если иначе не выживешь, кради, только если они смогут это пережить, и никогда не кради то, что тебе не нужно.
Мы прошли несколько секунд в молчании. «Фудвиль» с черепашьей скоростью исчезал за нашими спинами.
– Прости, – сказала Коко, – но звучит так, будто ты хочешь, чтобы мы крали.
Нзази щелкнул один раз.
– Видишь? – сказала Коко. – Твой собственный брат со мной согласен. Почему не сказать просто: «Кради только то, что тебе нужно»?
Нзази еще раз щелкнул:
– Это одно и то же.
– Ну, твой вариант пипец какой запутанный, а мой – нет. Это как сказать: «Не надо не пинать Удава по яйцам», что, простите, пожалуйста, звучит так, будто ты хочешь, чтобы я пнула Удава по яйцам.
Все засмеялись, но я едва слышал, о чем они говорят. Коко вернулась к своим каракулям, а я шагал рядом с Базом.
– Баз, мне хотелось бы поговорить о твоих словах…
– Ты влюблен в Мэд?
Этот вопрос должен был меня ошеломить. Вместо этого я почувствовал облегчение: значит, кто-то еще заметил. Снег хрустел у нас под ногами.
– Может быть, – сказал я.
– Ты никогда раньше не влюблялся?
– Я думал, что влюблялся. Много раз. Но с Мэд… с ней все иначе.
Образ: два компаса, один показывает на восток, другой – на запад. Любовь мамы с папой простиралась на весь мир. Неважно, куда они шли. Пока они были живы, они всегда сходились в одной точке. Для мыслителя сердцем вроде меня это была мысль исключительной важности. И я понял: хотя мне казалось, что я кручусь во все стороны, весь компас моей жизни показывал на Мэд.
– Она в беде, – сказал я. Коко плелась позади, поглощенная своим творчеством. – Мэд в беде, Баз. Ей нужна помощь.
Баз поменялся в лице, но я не мог понять, что он чувствует. Он смотрел прямо перед собой, на дорогу.
– Что ты имеешь в виду?
