– Как куда? За автоматом. Я тебя потом домой завезу, там близко. Заодно с Серегой познакомлю.
Пробовали вы отнять у карапуза мороженое?
А если представить, что карапуз этот ростом под два метра и долго выступал на ринге в супертяжелом весе?
Сопротивление в принципе бесполезно, и мы едем в «элитный» подмосковный поселок, к старинному Гошиному другу Сереже. Про Сережу я слышала много рассказов, один своеобразнее другого, и чисто антропологически мне даже интересно…
Поселок чудовищен. Знаете эти «дворцы», стоящие в пятидесяти метрах один от другого за высоченным забором?
Точно так же чудовищен дом Гошиного товарища. Больше всего снаружи и изнутри он похож на позолоченный взбесившийся зефир. Я ожидаю увидеть томного господина в розовом халате с золотыми кистями, но навстречу нам выходит стриженый почти наголо невысокий человек лет пятидесяти, облаченный в протертые джинсы и тельняшку. На пальцах у него странные татуировки – разнообразные перстни. Почему-то, несмотря на его крайне гостеприимную улыбку, у меня срабатывают сразу все сигнальные системы и мне очень хочется немедленно поехать домой.
– Ты что, испугалась? – с большим интересом и даже некоторым удовольствием спрашивает Гоша. – Надо же! А я-то думал, у тебя эта штука вообще не работает.
– Какая?
– А та, которой пугаются.
У нашего хозяина гости. Девушки, сидящие за столом, вопросов не вызывают, а вот мужская часть общества мне не нравится совсем.
– Ну-ка, дай я на тебя посмотрю, – говорит хозяин. – Тут мне про тебя порассказали…
– Всё врут, – пытаюсь отшутиться я.
– Да не скажи… Дыма-то без огня не бывает. Ну, водочки выпьешь?
Я отказываюсь категорически, а совершенно непьющий Гоша вдруг говорит:
– А мне давай.
Вокруг этого странного «Сережи» крутится очень красивая, очень тонкая блондинка, и две точно таких же, очень изящных борзых собаки. Все в целом производит настолько абсурдное впечатление, что я перестаю нервничать.
– Ну что ты меня разглядываешь? – вдруг спрашивает хозяин. – Спросить чего хочешь? Так спрашивай.
– Не хочу.
– Хочешь.
– Это неприлично, Сергей… Как вас по отчеству?
– Палыч, – подсказывает Гоша.
– Это неприлично, Сергей Павлович.
– Экий пансион…
– Хорошо, – соглашаюсь я. – В конце концов, мне правда интересно.
– Валяй, – приглашает Сергей Павлович.
– Вот это вот все вместе… Дом этот ваш, ваша девушка, собачки…
– А что, не нравятся? – интересуется мой собеседник.
– Дом жуткий, – невежливо отвечаю я. – Девушка супер. Собаки – вообще слов нет. Только вы во всем этом смотритесь как карандаш в заднице. То есть, очень неорганично. Зачем вам это все?
Гоша с Сергеем Павловичем переглядываются, и вдруг принимаются хохотать.
– А ты говоришь – врут! – резюмирует Сергей Павлович.
Отъезд из этих гостей я не забуду никогда.
«Внезапно» выясняется, что и Гоша, и Сережа успели довольно изрядно выпить.
Я порываюсь вызвать себе такси, но эту идею встречают дружным смехом.
– Поехали, – говорит Сергей Павлович, – заодно в город нас отвезешь. Ты ж трезвая?
На площадке перед домом стоит автомобиль-легенда 90-х – «Мерседес» 600.
Надо заметить, что я в этот период своей жизни езжу на «Жигулях» 6-ой модели. То есть, управлять ничем подобным не умею совершенно.
Товарищи вместе с шедевром Узиэля Галя усаживаются на заднее сидение. Настроение у них превосходное. Я с опаской залезаю на водительское место.
Мне неудобно, страшно и неуютно.
– Да не бойся ты! – ободряет меня Гоша. – Он же железный, чо ему будет…
Шедевр баварского автопрома урчит как крупная хищная кошка. Выбравшись на шоссе, я еду в крайнем правом ряду и в состоянии чрезвычайной настороженности. Еду медленно. Настолько медленно, что, завидев крадущийся вдоль обочины лимузин, нас тормозит автоинспектор. Только тут я соображаю, что прав у меня нет.
– Где документы на машину? – спрашиваю я.
– А черт их знает, – слышится с заднего сидения.
Выбора у меня нет. Я выхожу из машины, и произношу следующие слова:
– Дяденька милиционер, простите меня. Я в безвыходном положении. Мы отмечали день учителя. У меня нет прав и документов, машина это не моя, а на заднем сидении – два нетрезвых мужика с пистолетом. Пожалуйста, можно я поеду домой?
Эту речь оба друга припоминали мне несколько лет.
Нас, конечно, отпустили. Инспектор поправил свое материальное положение, я впала в ярость, и оставшуюся часть пути проехала очень быстро…
Остановившись возле дома, я оставила своих жизнерадостных попутчиков на заднем сидении, сообщив, что с такими недоносками мне прежде встречаться не доводилось, и что вести себя подобным образом могут только асоциальные ублюдки. Вслед мне доносился счастливый смех…
Между тем днем и смертью Палыча пройдет больше 15 лет.
Все эти годы у меня будет человек, к которому можно приехать среди ночи, потому что все внезапно рухнуло, и, не стыдясь, не «держа фасон», неприлично в голос порыдать, рассказать все самое страшное, горькое и дерьмовое, не боясь «потерять лицо», получить рюмку ледяной водки из морозилки и неглупый совет о том, как жить дальше… Человек, с которым можно до слез хохотать над какой-нибудь неприличной ерундой и спорить, например, о Достоевском (да, в местах лишения свободы бывают библиотеки!).
Он расскажет мне и о перстнях, наколотых на пальцах, и о детстве в детском доме, и о многом другом, чего я не знаю и даже не могу вообразить.
Мне будет с ним настолько легко и просто, что место, оставленное в моей жизни Серегой, заполнить никогда не удастся ничем и никем.
За год до смерти он уедет на Байкал. В глухую деревню, вдвоем со своим старым товарищем с такой же острожной биографией.
Я тогда буду уверена, что он просто устал от Москвы. Я так и не узнаю, что ему поставили онкологический диагноз. Мы будем перезваниваться – сначала часто, потом реже. «Связь дерьмовая!» – скажет он.
Потом он пропадет надолго, больше чем на месяц. Потом Гоша приедет ко мне, и скажет: – Палыч умер.
– Когда? – еле выдохну я.
– Ровно сорок дней назад. Помнишь, я уезжал… Ему совсем хреново стало, и я поехал.
– И ты мне ничего не сказал?! Как ты мог мне ничего не…
– Он не велел, – слышу я в ответ. – Приказал сообщить тебе на сороковой день. Сказал, ты будешь орать и называть его ублюдком, и это будет смешно. И что нечего тут «прощаться», чай не вокзал… Ну, что ты… Ну не плачь… Он надеялся, ты разозлишься, и плакать не будешь.
