Худо ли, бедно – но яхта бросает якорь, и тут выясняется, что в команде есть третий.
Это микроскопический йоркширский терьер. Тоже, видимо, женского пола, так как макушку млекопитающего венчает бант.
Сарказм повисает в воздухе.
Греки даже больше не комментируют, ограничиваясь жестами.
Я спускаюсь по трапу в море.
Те же действия производят и немки.
Йорк в панике мечется по площадочке на корме, откуда сошли в бездну его хозяйки.
Йорк визжит и подпрыгивает. Греки безжалостно хохочут.
И тут немки, отплыв метров пять от своей яхты, начинают дурачиться и «топить» друг друга.
Визжа при этом громко и натурально.
Йорк перестает метаться и замирает.
Крошечное тельце вытягивается в струну, в йорковых глазенках плещется настоящий страх. Песик подвывает, балансируя на краю, и видно, что игра ему непонятна, а понятно, что случилось что-то кошмарное и хозяева гибнут.
Потом, сжавшись от ужаса в комок, напрягается – и прыгает в воду.
И отчаянно, борясь с мелкой теплой волной, гребет на помощь своим «тонущим» людям!
На нашей яхте повисает молчание.
И только я ору заигравшимся немкам: «Ladies, your dog! Your dog!!!»
Немки оборачиваются, вопят от ужаса и кидаются на выручку микроскопическому спасателю.
– Видела? – назидательно спрашивает капитан. – Главное – не размер. Дух, вот что главное!
На обратном пути, лежа в шезлонге на носу яхты, я примеряю это изречение к разным аспектам жизни.
Изречение кажется универсальным.
* * *
Пустой пляж. У самого прибоя – греческая мама и греческий сын. Сын – мелкий. Года три от силы. Но серьезный чрезвычайно.
Искупавшись, мальчик решает изменить местоположение Эгейского моря.
Для этого метрах в трех от прибоя он выкапывает ямку и принимается с усердием и упорством носить воду из Термического залива в свою ямку.
– Что ты делаешь? – спрашивает мой Гоша.
– Я переношу море, – следует ответ.
Время идет, мальчик работает.
Потом, наконец, останавливается и озирает морскую гладь.
Следует признать, что, по видимости, воды в Термическом заливе не убавилось.
Мальчик хмурится, и я готовлюсь услышать рев.
Рева нет. Вместо этого ребенок что-то говорит маме, и мама принимается собирать вещи.
– Что он сказал? – спрашиваю я.
– Он сказал: пошли обедать. После обеда он вернется и перенесет остальное.
– Спроси, как его зовут?
В ответ слышу:
– Христос.
С ударением на первом слоге.
* * *
В барчике у самого моря – навес, пяток столиков, пожилой грек по очереди с дочкой и сыном варит кофе и наливает желающим узо (при добавлении льда анисовая водка становится непрозрачной и белой, как море на закате).
В баре завалялась бутылка рома.
– Кто его купил? – сетует грек. – Пить эту дрянь тут некому.
– У вас есть кока-кола? – осведомляюсь я.
Кока-кола есть. Настоящая, в стеклянной запотевшей бутылке.
– Давай лед! – командую я.
Пожилой грек, Гошин здешний юрист, на старости лет поймал жар-птицу. Это бывает. Много лет был женат на хорошей греческой женщине, нарожал детей, года два как овдовел – и вот оно. Не ждали. Ему изрядно за шестьдесят, ей – сорок пять. Она – американка. Есть такая порода, не первый раз вижу. Тощая и плоская как доска для винд-серфинга. Ноги от зубов. Стрижка короткая, ежиком. Волосы белые, улыбка от уха до уха. Татуировка на предплечье: «Живи быстро, умри молодым». Одета в джинсы до колен и драную майку с компаньеро Че на спине. От перечисления тех мест, где она жила, разыгрывается морская болезнь.
– Ты будешь мешать это с кока-колой? – удивляется юрист.
– О, Куба-либре, – хохочет Жар-птица.
– Что такое кубалибре? – интересуется юрист.
– Пей, Яни, – говорю, – раз уж такая история – пей!
Куба-либре имеет успех. Нас спрашивают, почему это так называется. Я по-английски рассказываю про революцию, Фиделя, Че Гевару. Американка переводит на греческий.
– Бандит этот ваш компаньеро, – говорит Гоша меланхолически.
– Не без того, – вздыхаю я.
– Почему это некоторым простительно? – удивляется грек.
– Потому, что он красавец, – говорит американка по-английски.
Я молча киваю, потягивая через трубочку золотисто-коричневую жидкость. Прибой шелестит мелкими камешками.
– Я не понял, что она сказала! – беспокоится грек.
– Забей, – советует мой хозяин.
Русское слово «забей» грек знает.
* * *
Море, выглаженное западным ветром до состояния зеркала. Прозрачная мелкая вода. Я сижу в кресле на берегу, наблюдаю жизнь взглядом, который англичане справедливо зовут вакантным. Vacant.
У меня на коленях – новый роман Дэна Брауна. Дело идет к развязке, и, как обычно, выясняется, что Грааль – это хорошенькая особа женского пола. Все не так, как предполагалось в начале. В романе фигурируют Данте, чума и дож Дандоло. От одного этого коктейля можно сойти с ума, но ветер, повторю, западный, море тихое…
С берега в мелкую волну сходит пожилая немецкая дама.
Мы живем под боком у тихого отельчика, и его постояльцы оживляют наш дикий пляж.
С немецкой дамой накануне мы перекинулись парой английских слов насчет местонахождения магазинчика с местными товарами. Типикали грик, ю анднрстенд?
Немецкая дама трогательна как сама идея Евросоюза. На ней детский плавательный круг и шапочка с ушками на макушке. На ногах у немки тапочки для плавания. С каждым шагом в направлении морской бездны она приседает и говорит что-то про «майн готт». Наконец вода доходит до спасательного круга, и дама начинает панически молотить ногами, пугая стайки мелких золотистых рыбок. Один из тапочков слетает с ноги и уходит в свободный дрейф. Крупная немецкая паника вызывает на лице Гоши ухмылку.
– Ничего смешного, – говорим мы с коленом. Мы с коленом хорошо знаем, что перед самым берегом на дне лежат камни, на которые можно неловко наступить, и тогда суставу привет.
Гоша лениво поднимается из шезлонга, входит в воду и ловит тапок. Возвращается под громкий «данкешен» и спрашивает меня вполголоса: «Так что, вот эта самая Германия выведет нас из кризиса?»
Мне есть что ответить, но море тихое, ветер западный, а завтра утром в Салоники, в самолет, в Москву…
