Сделать последний шаг, перешагнуть порог, честно нырнуть в этот леденящий ужас я не могла. Прибегала, приносила что-то к дверям, совала в руки девочкам-волонтерам: «Вот, возьми, передай!»
Катя хотела фотоаппарат.
Строго говоря, в тот самый момент Катя не хотела ничего. Позади у нее был год в больнице, у нее не было волос, ресниц и бровей, ее непрерывно тошнило, и жить ей было, собственно, незачем. Рядом с Катей сидела мама, которой незачем было жить без Кати. Мама придумывала Кате желания.
Так расставляют вешки по бесконечному болоту, обозначая тропинку через топь. Новая книжка. Вот принесут новую книжку. Ты же хочешь книжку? Новая косынка. Красивая новая косынка. Хочешь? Фотоаппарат. Хочешь? Ты будешь снимать всех, кто придет. Друзей-волонтеров. Доктора. Маму. Смешную щекастую годовалую соседку по боксу, Аньку. Хочешь?
Человек ведь жив, пока он чего-то хочет. Перестал хотеть – умер.
Катя захотела фотоаппарат.
Мы с подругой-фотографом скинулись, купили «мыльницу».
– Передашь? – спросила я знакомую девочку-волонтера.
– А вы сама принесите, – сказала девочка. – Катя рада будет.
Вы замечали, как это здорово у нас у всех выходит – ругать себя «за хорошее»?
«Ах, я такая доверчивая!»
«Ох, доброта моя меня губит!»
А попробуйте-ка встать перед зеркалом, и назвать себя трусливой овцой…
Неприятно.
Кажется, как раз тогда я эту трусливую овцу решила в себе придушить. Ну хоть попробовать.
А Катя, надо сказать, оказалась смешливой лукавой девицей с хорошим юмором, и даже самоиронией, что не так часто водится за пятнадцатилетними.
– Дайте умереть спокойно, – сказала Катя вместо приветствия нам, зашедшим в ее бокс с фальшивыми радостными лицами массовиков-затейников.
– Ну, умереть ты успеешь, – ответила я. – А вот не хочешь ли для начала поступить в университет?
– Я? В университет? – изумилась Катя. – Да разве я смогу? Я, хоть и отличница, а в деревенской школе училась…
– И к тому же помираешь, – «подбодрила» я, – значит, только на заочку. На журфак. Ты, говорят, стихи какие-то пишешь, рассказы… Хочешь?
– Туда ж только по блату…
– Ага, – согласилась я, – вот я он и есть.
– Кто?
– Блат.
– Как это?
– Очень просто. Я буду приходить и тебя учить. Готовить. Знаешь такое слово – репетитор?
– У меня будет репетитор из МГУ?! Но у нас же нет денег! Вы что, будете учить меня бесплатно?
– Нет, – ответила я. – Бесплатно я ничего делать не буду. Ты мне за это дорого заплатишь. Ты мне за это поправишься.
Надо отдать Кате должное, она расхохоталась. Мама Катина отвернулась к окну, а Катя расхохоталась.
Мы стали учиться.
Ее тошнило и рвало. Она не могла сидеть и лежать. У нее болело все тело, сожженное дотла беспощадной «химией».
На ее экзаменах я сидела под дверями. Таскала ее в туалет, умоляла собраться, вернуться в аудиторию, дописать.
Нам было не просто тяжело – мы умирали. Не в шутку. Всерьез.
Нам сто раз казалось, что проще бросить, отказаться, уступить.
На творческий конкурс мы с мамой волокли ее на руках.
Потом я узнала, что она писала сочинение про больничных волонтеров.
Творческий конкурс прошла с высоким баллом.
А знаете, что я скажу вам? Знаете? Три года спустя – три долгих года спустя! – на высокой «белой лестнице» факультета журналистики поймала я за руку ясноглазую веселую девицу, только немножко похожую на ту, прежнюю, в синеву бледную, голенастую девочку со страшными черными кругами вокруг глаз…
Поймала за руку и сказала строгим учительским голосом:
– Это что это ты коллоквиум по «античке» прогуляла? Мне инспектор курса доложила!
И Катя – настоящая, живая Катя! – принялась оправдываться так, как оправдываются все юные прелестные прогульщицы, у которых весна на дворе, ветер в голове, и столько-столько самых важных живых вещей отвлекают их от мертвых поэтов и философов!
И я, делая строгое лицо, думала про себя: «Господи, за что Ты так со мной, Господи?! Мне же вовек не расплатиться!» И Катя вдруг рассмеялась и обняла меня, взрослую, преподавателя, и незнакомые студенты смотрели изумленно…
А потом… Что уж там, потом пошло легче. Потом я приходила в отделение со смешными пальчиковыми игрушками и, заходя в бокс, говорила из-за двери «смешным» голосом: «Это кто тут живет?!» И незнакомые маленькие люди, истыканные злыми иглами, отравленные жестокой «химией», принимали правила игры, прятались под одеяло, смешно фыркали…
Они, по большинству, необычайно снисходительны к нам, эти насельники принудительных детских монастырей с белыми стенами и стерильно чистыми полами.
Я иногда приходила рисовать с девочками принцесс, я приносила мальчишкам компьютерные журналы и новые игрушки…
В остальное время я преподавала в университете и собирала, собирала, без конца собирала деньги на чьи-то анализы, чьи-то препараты…
Словом, я вела себя отлично.
Я была герой. Без малого – Бэтмен.
Мне явно полагался приз.
Ну, и вот я его получила.
Ты вручил мне розовую кошку.
Не знаю, приходилось ли вам замечать одну забавную штуку?
Вот живешь ты разумно и правильно, аккуратно отмеряя внимание, жалость, привязанность. Ты не равнодушен, не безразличен, ты, наоборот, вполне заинтересован и умеренно «вовлечен» в ситуацию. Ты остаешься сильным, умным, веселым, независимым. Взрослым. Защищенным. Ты даже – омерзительное слово – эффективен. Ты привилегированный член общества. Человек в здравом рассудке и с чистой совестью.
А потом приходит любовь и внезапно лишает тебя всех привилегий.
И вот стоишь ты перед нею как есть – без щита и меча – и ясно понимаешь, что отступать поздно.
Нету у тебя тылов, нет запасных аэродромов, и выбора у тебя больше нет, и выхода…
– Хватит разговаривать, – сурово говоришь ты, – ничего нет хорошего – все время разговаривать.
Мы с твоей мамой замолкаем.
– Расскажи мне про «Феррари»!
Что уж там я бормочу тебе про болиды, гонки, пит-стопы, про пилотов «Формулы-1» – думаю, никакой критики не выдерживает этот текст, но ты слушаешь, прижимая машинку к груди, и головенка твоя клонится на подушку, веки тяжелеют, и мама говорит шепотом:
– Пойдемте на кухню пить чай. Он спит.
Мы тихо выходим из бокса, и я прикрываю за собой дверь.
На кухне в этот раз пусто, и мы долго сидим с твоей мамой за длинным столом, покрытым «веселенькой» клеенкой, сидим над остывшим чаем и говорим. Говорит она, я слушаю.
