В общем, возможность поговорить – вещь довольно существенная. Особенно тогда, когда ты вот уже полгода заперт один на один с больным малышом в крошечном белом боксе и в голове у тебя только ужас, ужас без начала и конца.
Мы становимся друзьями.
Точнее, сначала мы становимся хорошими приятелями.
Друг у тебя к тому времени уже есть. Настоящий друг, который должен быть у каждого мужчины, неважно, сколько ему при этом лет. Твой друг, например, немного постарше тебя. Тебе скоро будет четыре, а ему, скажем, тридцать или даже больше. Друга зовут Егор. Он юрист. Он занимается какой-то очень узкой, очень хорошо оплачиваемой областью международного права, и где-то там, за пределами белого бокса, у него есть дорогие костюмы, шелковые галстуки, престижные автомобили и офисы с вышколенными секретаршами. К тебе в бокс он приходит в голубом стерильном халате и сменной обуви, с маской на лице. Под стерильным халатом у него линялые джинсы и майка. Он приходит для того, чтобы кидаться подушками, запускать машинку, вести мужские разговоры…
Егор – очень успешный человек. В основном, мне кажется, потому, что у него есть такой друг, как ты.
Вообще, попав в больницу, я узнаю кое-что новое про успешных, красивых и здоровых людей. Нет, кое-что я узнаю и про несчастных и больных, но больше – про красивых, успешных и здоровых.
Для меня, к примеру, не было секретом, что пережившие голод и потери старики приносят в помощь детишкам свои мелкие гроши, часто вынутые из «гробовой» заначки. И про учителей с инженерами я тоже все знала. А вот про нежных и прелестных дев, которые передвигаются по городу в сверкающих лимузинах, я думала хуже, чем они того стоят.
Ко мне, представьте себе, пришла как-то раз вот такая дева, юная, сияющая, улыбчивая. Точнее, не пришла, а приехала. Ее привез вежливый шофер на машине «Бентли». Если вы не знаете, что такое «Бентли», – поверьте мне на слово: это хорошо и дорого. Уж я-то в машинках разбираюсь…
Так вот, того, что принесла в конвертике дева, хватило на операцию и химиотерапию мальчику из украинского села. Папа мальчика чуть не плакал, когда я вручила ему конверт: все никак не мог поверить в белокурую красавицу на дорогой машине, которой оказалось не наплевать, выживет или умрет деревенский пацан Андрюшка.
А с красавицей мы подружились.
Она живет свою богатую, обеспеченную жизнь, а я раз в месяц плачу ее деньгами за чью-то «химию»…
Егор.
Мне, конечно, не сравниться с Егором. Я и не пытаюсь.
Ну разве могу я устроить для тебя охоту на крокодилов летом, в Тропаревском пруду?
Но до лета у нас еще есть время.
Мы переживаем весну.
В самом начале апреля я уезжаю в Венецию. Ненадолго, дней на десять. Но в эти десять дней попадает очень важная для тебя «новая экспериментальная химия» и, самое главное, твой день рождения.
Я долго брожу по городу, покупаю тебе футболку с разноцветными гондолами, звоню в Москву твоей маме утром и вечером.
Ты реагируешь на химию. Тебе плохо, тебя тошнит, но главное – ты реагируешь.
Это огромное счастье, что ты «реагируешь».
По вечерам я рассказываю о тебе монахиням в монастыре кармелиток, куда приезжаю вот уже много лет. Орден закрытый, сестры проводят дни в молитве, мы не видим друг друга, но вечером, когда я прихожу в parlatorio, они встречают меня вопросом: «Как мальчик?»
Я рассказываю им новости из Москвы, в воскресенье приходит священник, и мы служим мессу с особой интенцией – молитвой о твоем выздоровлении.
Потом я прилетаю в Москву.
Едва бросив вещи дома, мчусь в больницу.
Тебе хуже.
Никто не знает, отчего ты «ухудшился», и твой врач устало говорит, что все бесполезно, что мы даром мучаем ребенка.
Твоя мама отвечает: «Я не сдамся».
Я молчу. Что я могу сказать. Пока нас никто не видит, мы плачем в коридоре. В боксе плакать нельзя.
Я уезжаю, оставив ее у твоей постели. Взяв с нее страшную клятву, что если ночью тебя заберут в реанимацию, она позвонит мне, и я приеду.
Приеду сидеть на этой проклятой лавочке перед запертой белой дверью реанимационного отделения с нею вместе.
По нашим страшным законам в реанимацию мам не пускают. Мамы могут занести микробов. Кроме того, не все они умеют вести себя сдержанно и корректно, глядя на собственное умирающее дитя…
Проходит бессонная ночь.
Рано утром я звоню Нике.
– Жив?
– Жив.
– Приехать?
– Нет, пока не надо.
– Ты клянешься, что позвонишь?
– Я клянусь, что позвоню.
Она звонит, когда передо мной сидит третий курс. Третьему курсу скоро сдавать экзамен, мы разбираем какой-то сложный текст, но телефон трещит вибросигналом, и я, едва извинившись, вылетаю в коридор. Ноги мои делаются соломенными, сердце не попадает в ритм.
– Что, Ника?! Что?!
– Ему лучше, – говорит твоя мама, – врач сказал, может быть, это ремиссия.
Передо мной качается стена университетского коридора, и я сползаю на лавочку.
Третий курс обступает меня, кто-то приносит пластиковый стаканчик с водой, и я пью, расплескивая.
Все хорошо. Все хорошо.
Наша надежда живет недолго.
Доктор изучает бесконечные анализы, тебя таскают на обследования. Ради тебя приезжает какой-то великий профессор. Назначают консилиум.
– Да поймите вы, никто из нас не Бог, – говорит профессор, которого я ловлю в больничном коридоре. – Если вы хотите им добра – уговорите маму отвезти мальчишку домой. Право слово, лишние мучения… Мне жаль. Очень жаль.
Мы с твоей мамой сидим в коридоре на скамеечке, под дверью бокса. На дворе – теплый сияющий май, из маленького городка на Волге к тебе приехали сестра и папа, и ты хохочешь взахлеб, отпуская надутый до половины шар летать от стены к стене, от пола к потолку. Ты очень счастлив, потому что любишь сестренку и отца и потому, что скоро вы поедете домой.
Ты совсем не помнишь родного города. Когда я расспрашиваю тебя про Волгу, про детский сад, про всю добольничную жизнь, ты морщишь лоб, пытаясь вспомнить, а потом принимаешься вдохновенно сочинять, как дома ты катался на слоне.
Вообще у тебя удивительное воображение. Любая игрушка, попавшая в твои руки, любая моя неловкая сказка рождает поток твоей невероятной фантазии. Мы с тобой путешествуем по воздуху, к нам прилетают ручные драконы, оранжевые тигры приносят нам клубничное мороженое, под кроватью живет волшебник, у которого в кармане куртки шумит самое настоящее море, стоит только расстегнуть молнию – и корабли входят в порт, и чайки кричат в небе.
Однажды девочки-волонтеры приносят тебе холщовую сумку.
