— Спасибо тебе, Люся. — Римма вернулась к машине. Значит,
все трое гадов приехали вместе. Скоро здесь должна появиться милиция. Нужно
что-то придумать.
Если они успеют найти магнитофон с пленкой до того, как
приедет милиция, и сотрут запись, — то ей никто не поверит.
Римма обернулась и увидела, что девочка внимательно за ней
наблюдает. Она снова подошла к малышке.
— Люся, я войду сейчас в дом. А ты оставайся здесь. Если
приедет милиция, скажи, что я в доме. Пусть сразу бегут на третий этаж. Все
поняла?
— Поняла, — улыбнулась девочка.
— Ты знаешь, как выглядят дяди милиционеры?
— Знаю. У меня папа милиционер, — ответила девочка.
— Да?.. — изумилась Римма. — Что ж, тем лучше, — улыбнулась
Римма на прощание и поспешила к подъезду.
Двери были открыты. Здесь, в старом трехэтажном доме, не
было замков с кодом. Римма помедлила и вошла в подъезд. В конце концов она
просто обязана что-то предпринять. Хотя бы ради Николая Николаевича.
Глава 19
Это было обычное здание на Малой Бронной. Ничем особенно не
примечательное, довольно старое, даже ветхое, уже давно требовавшее ремонта.
Как обычно бывает в таких случаях, на капитальный ремонт не
хватало средств и не хватало квартир, чтобы выселить туда жильцов этого
пятиэтажного дома с мансардой. На втором этаже уже пять лет в своей
однокомнатной квартире жил Игнат Сайфулин. Когда-то у него была семья — жена и
дочь, и он жил тогда совсем в другом месте. Причем неплохо зарабатывал, часто
получал премии на заводе и даже один раз съездил за рубеж. То была совсем
другая жизнь, и Сайфулин каждый раз вспоминал ее с умилением.
Тогда он особенно не злоупотреблял, опасался сурового
парткома, принципиального профкома и назойливого комсорга. Все изменилось после
девяносто первого. Сначала он лишился всех сбережений — деньги копил на машину.
Больше восьми тысяч превратились в бумагу. Потом они сдали свою трехкомнатную
квартиру, полученную от завода, и вложили все деньги в МММ. Чем кончилось
предприятие, всем хорошо известно. Теперь Сайфулин «посылал» своих знакомых и
незнакомых именно на эти три буквы. В одночасье семья осталась без денег; нечем
было даже платить за однокомнатную квартиру, которую они снимали в другом
районе города.
Сайфулин начал пить по-настоящему, благо партком, профком и
комсорг канули в Лету. Ощущение свободы пьянило сильнее всякой бутылки. Можно
было говорить что угодно. И ругать кого угодно. Таким и было первое чувство
свободы. Но оказалось, что такой же свободой обладал и директор. Он мог
платить, а мог не платить своим сотрудникам зарплату. И мог «прокручивать»
заводские деньги, отдавая их в банки, которые возникали только для того, чтобы
сразу лопнуть.
Семья Сайфулиных еще умудрялась как-то сводить концы с
концами, но произошло самое худшее, что могло произойти.
Начались семейные скандалы. Когда нет денег и взаимной
симпатии, искать повод для ссор не нужно, он всегда найдется. Случается, что
даже взаимная симпатия не спасает брак от «монстра безденежья». В таких случаях
брак либо сразу распадается, либо проходит самое сложное испытание. Сайфулины
это испытание не выдержали. Скандалы происходили почти ежедневно. Жене все это довольно
быстро надоело, и она, забрав дочь, переехала к матери. К тому времени Игната
выселили из однокомнатной квартиры, и он жил в заводском общежитии, в одной
комнате с тремя молодыми работниками завода.
Ему пришлось сносить их насмешки и усмирять их молодых
подружек, часто навещавших своих друзей. Мужчины даже по очереди мыли посуду и
убирали мусор, хотя все трое были моложе Сайфулина лет на десять-пятнадцать. Он
терпел почти два года. Казалось, все изменится, когда закончится срок аренды
квартиры. Но жена возвращаться не захотела. С его согласия она продала
квартиру. Ему же купили однокомнатную, в самом центре города, чем он был очень
доволен. Квартира была маленькая, зато отдельная, с кухней и ванной комнатой.
Жена купила себе двухкомнатную, поближе к матери, а оставшиеся деньги, где-то
около десяти тысяч долларов, они честно поделили на четыре части. При этом одна
часть досталась Игнату, одна — жене, одна — дочери и одна часть — матери жены.
Почему нужно было делиться с тещей, Сайфулин не понимал. Но жена убедила его,
что нужно, так как два с лишним года, пока он жил в общежитии, она столовалась
у своей матери.
Как будто та была ей чужой. Но, во всяком случае, он получил
отдельную квартиру и больше двух тысяч долларов. Тогда ему все казалось
сказкой.
Игнат купил себе мотоцикл и мебель, даже приобрел телевизор
и видеомагнитофон. Первое время у него стали появляться и женщины. Потом все
снова закружилось. Сначала он попал в аварию и разбил мотоцикл. Потом долго
лечился. Телевизор и видеомагнитофон пришлось продать. Потом — за долги — отдал
и мебель. Вскоре в его однокомнатной квартире остались только раскладушка,
старый слесарный столик и несколько колченогих стульев.
В какой-то момент на заводе вообще перестали платить
зарплату, Игнат теперь иногда заезжал к жене — та успела во второй раз выйти
замуж — и брал у нее взаймы. Но часто ездить к жене было стыдно, и он стал пить
только самую дешевую водку, благо, в ней как раз не было недостатка.
Прежние знакомые его уже не узнавали — Сайфулин стал
исхудавшим стариком с впалой грудью и слезящимися глазами. Никто из прохожих не
дал бы ему меньше пятидесяти, хотя на самом деле ему было сорок четыре. И
наконец, апофеозом его несчастий стало свидание с собственной дочерью: когда
Игнат в очередной раз после приступа язвы все-таки отправился к жене занять
немного денег, он встретил дочь, спешившую куда-то с подругами. Она была уже
взрослая, училась в девятом классе. Дочь, беседовавшая с девочками, скользнула
равнодушным взглядом по лицу незнакомого небритого мужчины — и прошла дальше. А
отец, потрясенный, стоял и долго не мог понять — как же она не узнала его? Или
не захотела узнавать при подругах? Он не знал, что и думать.
Вернувшись домой, Игнат слег и с тех пор больше не ходил на
работу.
Некоторые из прежних друзей иногда приносили хлеб или суп,
но это длилось недолго, и он часто голодал по несколько дней. От равнодушия за
свою судьбу он даже не обращал внимания на сильные боли в животе. Все кончилось
тем, что он отправился на бульвар и, сидя там с кепкой в руках, что-то мычал,
упрашивая прохожих подать ему на пропитание. Иногда попадались жалостливые
люди, которые бросали ему мелочь. Попадались и состоятельные — те бросали даже
доллары.
Два раза его крепко били цыгане — за то, что сидел в
«неположенном» месте, на их участке. Как-то раз его избили подростки, решившие
так покуражиться над нищим и несчастным стариком. Никто даже не подозревал, что
у этого попрошайки есть собственная квартира в престижном районе. Он держался
до последнего, предпочитал собирать милостыню, но квартиру не сдавал, помня о
своих мытарствах в заводском общежитии.
