Вернувшись в управление, полковник Машков написал рапорт на
подполковника Левитина. Он настаивал на немедленном его увольнении.
Демидов и Дронго в этот момент находились в больнице, куда
привезли Колю и мальчика-"шахматиста", простреленных одной очередью.
Если бы не Колин прыжок, мальчик бы погиб. Но Коля принял на себя пули,
предназначенные ребенку.
— Как они там? — стремительно вошли в кабинет главврача
Демидов и Дронго.
— Положение… очень серьезное, — сказал тот. — Боюсь, дети не
выживут.
Как это могло случиться? — Внимательные грустные глаза за
стеклами очков испытующе смотрели на стоявших у стола мужчин.
— Да вот… Случилось. — Демидов опустил голову.
Дронго отвернулся.
— Борис Ефимович, — подбежала к главному медсестра. — У
мальчика падает давление. Для парня мы нашли плазму, а для мальчика у нас
запасов нет. У него редкая группа крови.
— Какая? — одновременно спросили Дронго и Демидов.
— Четвертая, отрицательный резус, — сообщила медсестра.
— У меня вторая отрицательная, — выдохнул Демидов.
— Возьмите мою, — выпалил Дронго. — У меня третья
отрицательная. Ну, может, подойдет, это же совсем рядом.
— Погодите, — нахмурился главный. — Разве крови нет совсем?
— Нет, Борис Ефимович, — ответил за медсестру стоявший рядом
дежурный врач. — Вы же знаете, что четвертой отрицательной вообще не осталось.
Сейчас позвонили в третью больницу, они обещали через полчаса доставить.
— Полчаса? — покачал головой главврач. — Да, действительно,
оттуда раньше не привезут. — Он задумался. Наконец сказал:
— Тогда так… готовьте все к переливанию крови. Я сейчас
приду.
— К какому переливанию? — не поняла сестра. — Они сказали,
через полчаса.
— У меня четвертая отрицательная, — кивнул Борис Ефимович,
приглаживая волосы. — Идите быстрее.
Медсестра смотрела то на него, то на двоих незнакомцев,
словно не решалась сказать то, что хотела.
— Идите быстрее, — поторопил ее главврач и направился к
своему кабинету.
И тут медсестра сказала:
— Простите, Борис Ефимович, этот мальчик…
— Что? — повернулся врач. — Что с ним?
— Он азербайджанец, — сообщила она. — Из Баку. Вы понимаете…
Демидов в изумлении уставился на медсестру. Дронго взглянул
на табличку, висевшую на двери кабинета. Фамилия врача Арутюнян.
— Ну и что? — спросил Борис Ефимович.
— Он из Баку, — повторила женщина. — Вы пойдете на
переливание?
Дежурный врач, молодой человек лет тридцати, отвернулся —
очевидно, стыдился за медсестру.
— Ах вот оно что?.. — нахмурился Арутюнян. — И знаете, что я
тоже из Баку?
А вы знаете, что вас увольняю! — закричал он неожиданно. —
Ладно, готовьте все для переливания.
Дежурный врач и медсестра побежали по коридору. Не пошли, а
именно побежали. У Дронго на глаза навернулись слезы. Арутюнян же прошел в
кабинет и вымыл руки. Затем посмотрел на мужчин, замерших в ожидании. Коротко
кивнув, врач зашагал по коридору.
— Ты знаешь… — пробормотал Демидов, обращаясь к Дронго. — Я
все время думаю: кому это нужно, чтобы мы так жили? Как кошки с собаками. Чтобы
так ненавидели друг друга…
— Значит, кому-то нужно, — вздохнул Дронго.
Они ждали в коридоре. Минут через сорок появился бледный
Борис Ефимович.
Врач прошел к своему кабинету и открыл дверь.
— Вы родственники? — спросил он.
— Да, — ответил Дронго, взглянув на Демидова.
— Мальчик будет жить, — кивнул Арутюнян. — А вот второй…
Пока не знаю.
Слишком серьезные ранения.
— Он спасал мальчика, заслоняя его своим телом, — объяснил
Дронго. — Все думали, что он террорист, а он спасал мальчика…
— Так, — сказал Арутюнян.
Он подошел к сейфу и открыл его. Вытащил бутылку коньяка и
три стакана.
Разлил теплую янтарную жидкость.
— Пейте, — кивнул он.
Все трое молча выпили.
— Жаль, — сказал Борис Ефимович. — Жаль, если он погибнет.
Там наши лучшие хирурги. Они сделали все возможное. Остается уповать на Бога.
— Думаете, поможет? — невесело усмехнулся Демидов.
— Обязательно поможет. Есть древняя иудейская пословица…
«Человек, спасший другого человека, спасает целый мир». Разве может Бог
отвернуться от такого парня?
— Спасибо вам, — сказал Дронго. — И за этого парня, и за
мальчика, которому вы отдали свою кровь.
— Да ладно вам, — отмахнулся врач. — Я ведь действительно из
Баку. Жил там до семнадцати. Потом поступил в московский медицинский и остался
здесь.
— Ясно, — кивнул Дронго.
— Ничего вам не ясно, — возразил Арутюнян. — Думаете, я не
понял, что она имела в виду? Прекрасно понял. Моя тетя и ее дочь оставались в
Баку в январе девяностого. Их потом на самолете эвакуировали. Знаете, как они
остались в живых? Их соседи защищали. Всем домом. И еще одну армянскую семью. У
себя прятали. А потом на своих машинах вывозили. Будь прокляты те, кто посеял
вражду между нами.
Я ведь никогда Баку не забываю. Его бульвары, улицы,
площади… И людей.
Никогда не поверю, что бакинцы могли друг друга убивать. Для
меня Баку — родной город. Я уехал в шестьдесят втором, но до сих пор помню, как
пахнут весной бакинские улицы. Моя жена — еврейка, она тоже из Баку. Один мой
зять грузин, другой русский. Разве я могу делить людей по пятой графе? Согласно
армянским законам мои дочери армянки, согласно иудейским — еврейки. Разве из-за
этого они чувствуют себя хуже? И кто тогда мои внуки? Евреи, армяне, грузины
или русские?
А у нас с мальчиком одна группа крови.
— У нас у всех одна группа крови, — сказал Дронго. — Знаете,
я бы выпил еще…
Врач улыбнулся. Разлил коньяк в стаканы.
— За ребят, — сказал он. — Может, они вырастут и положат
конец этому безумию. И станут лучше нас? Как вы считаете?
— Не знаю, — пробормотал Демидов.
— А я знаю, — улыбнулся Борис Ефимович. — Самое главное,
чтобы дети сейчас выжили…
Демидов по-прежнему молчал. Дронго вздохнул. Заканчивался
один из самых долгих дней в его жизни.
