Чудновский двинулся первым, за ним один из конвоиров, затем Колчак, замыкающими пошли ещё двое.
Во дворе тюрьмы уже стояли бывший премьер колчаковского правительства Пепеляев, военный комендант Иркутска Бурсак и ещё трое дружинников. Пепеляев был бледен, но держался относительно спокойно. Адмирал встал рядом.
– Мужайтесь, Виктор Николаевич.
– Ни о чём не жалею, Александр Васильевич, – слегка подрагивающим голосом ответил Пепеляев. – Доведись всё повторить, я поступил бы так же, как поступил.
– А я жалею. Ошибок случилось немало, доведись всё повторить, я бы их не совершил… Господи, если бы я мог вернуться к «началу пути»! – адмирал перекрестился.
– Гражданин Колчак, гражданин Пепеляев, – заговорил Чудновский. – За преступления против революции и русского народа Чрезвычайной комиссией города Иркутска вы оба приговорены к расстрелу.
– Без суда?
– Оставьте, адмирал, – усмехнулся Бурсак – Какой суд? Военное время. Вы воевали против революции с оружием в руках. Вина ваша очевидна и не требует доказательств.
– А Виктор Николаевич? Он не воевал.
– Прекратите словоблудие, – прервал Колчака Чудновский. – Приговор окончательный и будет приведён в исполнение. Не надейтесь…
– Не надеялся. К какой стенке нам встать?
– Не торопитесь к стенке. Прогуляемся ещё. Следуйте с конвоем.
Распахнулись тюремные ворота, и приговорённых повели за стены.
Для сибирского февраля погода стояла относительно мягкая – градусов десять-двенадцать ниже нуля, под ногами поскрипывал снег, над головой щедро распахнуло своё роскошное величие звёздное небо.
Минут через пятнадцать подошли к берегу реки Ушаковки возле Знаменского женского монастыря. Недалеко виднелась обширная прорубь.
– Нас что, даже не похоронят? – обернулся понявший всё Колчак к руководителю Чрезвычайной комиссии.
– Неужели вы думаете, что я заставлю своих солдат ковырять мёрзлую землю ради ваших предрассудков? – пожал плечами Бурсак. – А вам будет уже всё равно…
Ну, понятно. Не унижаться же перед этими недочеловеками…
– Ясно. Где нам встать?
– Стойте, где стоите. Можете помолиться, если хотите.
– Шинель пусть сымет – больно справная, – донеслось от дружинников, – а этот – шубу.
Колчак демонстративно застегнул шинель на все оставшиеся пуговицы и вызывающе посмотрел на палачей. Чудновский ответил ненавидящим взглядом, но решил воздержаться от совершенно не вяжущегося с актом казни инцидента с насильственным сдиранием одежды.
– Сам потом отстираешь и заштопаешь. Становись!
Шестеро дружинников построились в шеренгу в пятнадцати шагах от приговорённых. К правому флангу подошёл Бурсак. Адмирал снял фуражку, перекрестился и снова надел её.
– Тоовсь! Пли!
Шесть вспышек перед глазами, два удара в грудь… Темнота…
Мёртвого Пепеляева и полумёртвого Колчака раздели до нижнего белья, за руки за ноги раскачали над прорубью и швырнули в тёмные воды Ушаковки.
Сознание ещё не до конца покинуло адмирала, и он почувствовал, как ледяная вода сначала обожгла тело, а потом стала заполнять и лёгкие, судорожно пытавшиеся втянуть в себя воздух, которого вокруг не было…
* * *
– Это что ещё за явление! – меньше всего Колчак ожидал увидеть сейчас данную обеспокоенную усатую физиономию. – Ты кто?
– Так что, ваше высокоблагородие, фельдшер миноносца «Пограничник» Фёдор Зиновьев.
Сознание и память медленно возвращались, но легче от этого не становилось. Было очевидно, что находится он в каюте, причём в офицерской каюте именно «Пограничника»: свой бывший эсминец Колчак знал как свои же пять пальцев – это та самая каюта, в которой жил Эссен, когда выходил с ними в море. Часто выходил – «Пограничник» был его любимым, практически флагманским кораблём…
В памяти всплыло… Да нет, не всплыло – вспыхнуло событиями: мировая война, две революции, гражданская, расстрел… Таких снов не бывает, снов, где помнишь события многих лет и чуть ли не каждый день из них…
Или вот такой он – «Рай для моряков» – вернуться на любимый корабль и… Бред!
Тем более, что боль в груди ощущалась вполне конкретно. Боль от пулевых ранений, полученных на льду Ушаковки.
– Александр Васильевич, как себя чувствуете? – в каюту вошёл ещё один моряк в форме капитана второго ранга.
Руднев, узнал Колчак. Именно ему он сдавал эсминец, переходя в штаб командующего флотом.
– Здравствуйте, Владимир Иванович.
– Здравствуйте, Александр Васильевич. Вы хорошо себя чувствуете?
– Сносно. Я надеюсь, что вы меня не отвезёте в бедлам, если я спрошу, какое нынче число?
– Шестнадцатое июня, – слегка обалдел Руднев.
– А год?
– Четырнадцатый, – ещё больше удивился кавторанг, надеясь, что называть тысячелетие и век будет излишним.
– Изрядно каперанга головой приложило, – буркнул фельдшер. – Знаете, ваше высокоблагородие, пользуясь своей властью, попрошу вас уйти. Моему пациенту нужен покой.
– Но что с Александром Васильевичем?
– Головой ударились, воды нахлебались, чуть Господу душу не отдали… Бывает. Временное помутнение рассудка.
– Понимаю… Желаю скорейшего выздоровления, Александр Васильевич! – кавторанг козырнул и вышел.
– Мы где, братец?
– Дык… – непроизвольно вытер ладонью усы фельдшер. – У Сворбе вроде как.
– А что со мной случилось?
– Дык, за борт сгуляли на коордонате. К тому же, видать, головой обо что-то ударились. Ничего, бывает, – фельдшер попался словоохотливый. – У меня как-то…
– Поди-ка пока, я отдохнуть хочу, – прервал своего эскулапа Колчак – Спасибо тебе.
– Как будет угодно вашему высокоблагородию! – вытянулся фельдшер. – Но через два часа ужин. Какие-то пожелания имеются?
– Нет. Спасибо! Ступай!
Чувствовал Александр Васильевич себя уже вполне хорошо, поэтому по уходу «эскулапа» проворно спрыгнул с койки и направился к умывальнику. Привести себя в порядок и посмотреть в зеркало. В первую очередь в зеркало…
Стянул через голову рубаху и увидел, что никаких шрамов на груди нет. А болит ведь именно в тех местах, куда ударили пули… Лицо значительно моложе, чем тогда… Неужели всё-таки сон? Или…
«Если бы я мог пройти этот путь сначала, Господи!» – сказанное во дворе иркутской тюрьмы…
Тоже бред, Колчак хоть и был верующим, но не до такой же степени. Хотя… Россия никогда и не подвергалась таким ужасным испытаниям, которые словно зазубренный гвоздь засели в его памяти. На палубу немедленно!
