– Ты едешь всего на две или три недели, дорогая, все фотографии тебе не понадобятся, и думаю, фарфоровые собачки могут разбиться в дороге, так что лучше будет их оставить. Может, просто положим вот этот красивый снимок Фло?
Она кивнула. Фло нет, теперь она уже знала это, осталась лишь ее фотография в летнем платье, которое она, Долли, всегда недолюбливала, и с янтарными бусами, про которые, помнится, в то время она сказала, что это зимнее украшение.
Пришлось позволить Рейчел самой укладывать вещи, и даже она признала, что одного чемодана не хватит, но после того, как она поужинала и ей пожелали спокойной ночи, она выбралась из постели и снова занялась делом. Она едет вовсе не на две недели, а на гораздо более долгий срок – они понятия не имеют, насколько долгий. Так что взять надо все, что только можно.
Было уже очень поздно к тому времени, как она перепаковала чемоданы, но застегнуть их так и не смогла. Ничего, прислуга закроет, хотя в последнее время она почти не попадается ей на глаза, – это она заметила. Когда она наконец вернулась в постель, грелка остыла, пришлось обойтись без нее. Однажды она попыталась заново налить ее под краном в ванной, но видимо, с пробкой что-то случилось, так как ночью она сильно протекла.
Рейчел сказала, что иногда с возрастом люди далеко не все помнят, и это замечание возмутило ее и ранило ее чувства. Это же просто неправда. Она не всегда помнит каждую мелочь, но если уж что-то помнит, то отчетливо и во всех подробностях. А сегодня она слишком устала, чтобы о чем-нибудь думать, и даже долго не могла уснуть от усталости, хотя в конце концов, видимо, задремала, потому что Рейчел с завтраком на подносе разбудила ее сообщением, что день сегодня чудесный.
Вернувшись в комнату после умывания, она увидела, что чемоданы закрыты – значит, все в порядке. Она тревожилась, не зная наверняка, куда они едут – в Стэнмор, Хоум-Плейс, а может, еще куда-нибудь. Неизвестность так беспокоила ее, что пришлось завести расспросы.
– Полагаю, сад в Стэнморе пострадал в наше отсутствие? – спросила она у Китти, пока они сидели в гостиной внизу, а шофер укладывал багаж в автомобиль.
– Даже не знаю, дорогая. Надеюсь, новые жильцы о нем позаботятся. А нам, пожалуй, незачем приезжать туда, только чтобы посмотреть, верно?
– О нет, конечно, незачем. Он совсем не то что Хоум-Плейс. Я имею в виду сад.
– А я не дождусь, когда увижу свои розы. Распустились они или, еще лучше, только начинают. Разве это не чудесно?
Значит, все-таки в Хоум-Плейс. Она уже приезжала туда с визитом вместе с Фло, они жили в одной комнате, Фло спала у окна, потому что у нее прямо пристрастие к свежему воздуху.
Они уселись в автомобиль, и тут выяснилось, что Рейчел с ними не едет.
– Она отправляется на отдых вместе с Сид, – объяснила Китти, когда обе они уютно устроились на заднем сиденье. Странно, что Рейчел вообще понадобилась поездка на отдых. Вот она не ездила на отдых ни разу в жизни – если не считать единственной поездки на море в Роттиндин после того, как они с Фло переболели корью.
– В сущности, это ради поправки здоровья, – произнесла она вслух, и Китти отозвалась:
– Ну да, бедная Сид была очень больна.
На это она не ответила. Она не виновата, что Китти все путает, хотя ей-то как раз не следовало бы – ведь она на добрых два года младше ее.
А поездкой она осталась довольна. Тонбридж вел машину не слишком быстро, и как только они очутились за городом, вдоль дороги стали попадаться луга с лютиками и купырем и коттеджи в окружении цветущих садов. Китти смотрела в ее окно и то и дело что-нибудь показывала ей, но она, конечно, ничего не видела, потому что к тому времени они успевали проехать мимо, а за окном было уже что-нибудь другое. Но она притворялась, будто все видит, чтобы не портить Китти настроение. Ее муж не так давно умер, но она не особенно расстроилась; вот и еще одна причина, как ей казалось, благодарить за то, что она не вышла замуж. Странно, думала она, как часто в последнее время ей приходится делать вид – будто она слышит, что ей говорят, понимает (иногда), что за чушь они несут, чувствует себя лучше, чем на самом деле, причем почти всегда, что очки ей почти без надобности (вечно она теряла их, а спрашивать у других, не видели ли они, ей надоедало), что она прекрасно выспалась, хотя даже глаз не сомкнула, что она знакома с целыми толпами людей, приходящими навестить Китти или погостить у нее.
Разумеется, она знала, что все эти люди – члены огромной семьи, которую обрела Китти вместе с замужеством, но с точной степенью их родства затруднялась. Но хуже всего было почти постоянно притворяться, будто она не устала. Вот уж выдумки так выдумки: усталость она ощущала почти всегда и зачастую просыпалась уже уставшей. Да, и еще – делать вид, будто способна что-то переварить. Когда она была молодой, Фло говаривала, что пищеварение у нее как у коня. Причем далеко не из благих побуждений, но это бесконечно лучше, чем полное отсутствие пищеварения, а ей казалось, что именно так сейчас и обстоит дело. «Туда и дорога», – сказала она вслух, и Китти посмотрела на нее и кивнула: «Да, вот мы и едем. Деревенский воздух пойдет на пользу нам обеим».
Она обрадовалась, когда они наконец приехали, а потом пили чай на лужайке, хотя ей показалось, что на воздухе немного свежо, и Китти велела Айлин принести кардиган потеплее, на который она неосторожно капнула клубничным джемом, но она же знала, что в каком-то из чемоданов есть другой.
После чая она решительно заявила, что займется чемоданами – сама, несмотря на то что Айлин предлагала помочь ей. Утомилась, конечно, зато знала, где что лежит. В доме не было никого, кроме прислуги, разумеется, поэтому она настояла на своем желании ужинать вместе с Китти, которой в противном случае пришлось бы сидеть за столом одной. Но вскоре после ужина она подумала и объявила, что пойдет к себе, устраиваться на ночь. Китти провожала ее, так что пришлось подниматься по ступенькам быстрее, чем хотелось бы, и после поцелуя на ночь она осела на постель, стараясь отдышаться. Она прекрасно поужинала: миссис Криппс подала на стол жареную курочку – особое лакомство ее детства, – с молодым картофелем и шпинатом из сада. Затем был пирог с ревенем, а она всегда питала пристрастие к ревеню и совсем забыла, что он ей, кажется, уже не годится. Началось легкое несварение. Несколько минут она посидела на кровати, отдыхая. Окно было открыто, небо приобрело прелестный нежно-лавандовый оттенок: было еще довольно светло. Она и вправду совсем умаялась, как говаривал милый папа, но сходить в ванную все же следовало, потому она и встала. Еще когда она разбирала вещи, ей показалось, что в комнате чего-то недостает, хотя она никак не могла сообразить, чего именно, но когда вернулась из уборной, сразу поняла. Кровать Фло исчезла. Стояла у окна, а теперь там пустое место. Это расстроило ее: как будто тот, кто убрал кровать, отрицал существование Фло. Не ее существование сейчас: она знала, что Фло ушла – к своему Создателю, к папе и маме, к их дорогому брату, убитому на войне, – а ее существование вообще. Она всегда делила эту комнату с Фло, и оттого, что ее кровать исчезла, ей стало совсем одиноко. Потом в голову пришла отличная мысль. Она передвинет свою кровать к окну и будет спать там, где спала Фло. А если на месте ее кровати останется пустота – неважно, ведь ей известно, что она-то существует. Поглядев на кровать, она задумалась, хватит ли ей сил. «Попытка не пытка», – сказала она вслух и взялась за дело. Кровать была на колесиках, поэтому иногда двигать ее было легко, только временами она застревала на какой-нибудь складке ковра, но она не сдавалась, толкала ее понемногу, и наконец с последним толчком она встала точно на то место, где раньше стояла кровать Фло.
