– Я подумала, что будет лучше оставить Себастьяна и няню с тобой. Когда у няни выходной, я смогу присматривать за ним.
Он на минуту задумался.
– Это прямо шок, дорогая, – признался он, – но ты, наверное, как следует подумала. О последствиях. А ты не могла бы пожить немного с кем-нибудь из своих родителей? И все еще раз обдумать?
– Нет. Моей мачехе, или кто там она мне, я не нужна, а жить с мамой я решительно не желаю.
– Ясно. Знаешь, два дома мне не по карману.
– Знаю. И не прошу содержать меня.
Он взглянул на нее. День был жаркий и пасмурный, она оделась в льняное платье кофейного цвета, без рукавов, белые сандалии, упрятала длинные шелковистые волосы в сетку с бархатной коричневой повязкой. Ей двадцать четыре, они женаты пять лет, ему по-прежнему приятно смотреть на нее, но во всех прочих отношениях она его не устраивает.
– Жаль, что ты меня не любишь, – сказал он, и она вежливо отозвалась:
– Мне тоже.
– Наверное, это все война – нам надо было дождаться, когда она кончится. Или ты думаешь, от этого ничего не изменилось бы?
– Думаю, да. – Она прикурила еще одну сигарету.
«Слишком много она курит», – подумал он.
– Так что же ты будешь делать? – спросил он. – Вернешься в театр?
– Вряд ли. По-моему, мне не хватает способностей. Найду какую-нибудь работу. Полагаю, нам лучше развестись.
– У тебя нет никаких причин разводиться со мной. Я же тебя не гоню.
– Помню. Я думала, ты сам захочешь развестись. Я не против. И еще две вещи…
– Да?
– Я только хотела узнать, нельзя ли мне получать немного денег – на те дни, когда я буду сидеть с Себастьяном. На автобусные билеты, чтобы сводить его в зоопарк, и так далее. Потому что у меня денег вряд ли хватит, во всяком случае, вначале.
– А второе?
– Знаешь… – Он увидел, как на ее лице проступает румянец. – Я ведь совершенно ничего не умею, что требуется для работы, так что, может, ты разрешишь мне купить пишущую машинку, тогда я могла бы научиться печатать вслепую сама, по книжке. Не знаю, сколько они стоят, но я, наверное, поищу подержанную.
– Что-нибудь еще?
– Нет.
– Вижу, скучать по мне ты не станешь, – с горечью заключил он. – А как же Себастьян? Тебе не кажется странным и диким бросать его вот так?
– Кажется. Но я просто не смогу обеспечивать его так, как он обеспечен сейчас. Позволить себе няню я не могу, а если он будет все время со мной, как мне зарабатывать? В любом случае мать из меня плохая. И, как тебе известно, хорошей я никогда не была.
Вспоминая слова его матери об отсутствии у Луизы материнских чувств, он молчал. Вот что в ней не устраивало его в первую очередь – и было неестественным.
– Я распоряжусь, чтобы моя секретарь разузнала насчет пишущей машинки для тебя, – пообещал он. – И конечно, назначу тебе небольшое содержание для Себастьяна.
– Спасибо, Майкл. Я правда очень признательна. Ты извини, что я была такой никудышной женой. Прошу меня простить, – повторила она дрогнувшим голосом.
– Когда собираешься уйти?
– Я думала, на этой неделе. Вероятно, завтра. Полли до свадьбы уезжает к отцу и перед отъездом покажет мне, как там все устроено.
– И ты будешь там одна? – Ему пришло в голову, что ей наверняка страшно.
– Поначалу – скорее всего. Но Стеллу могут отправить обратно в Лондон, и в этом случае она согласится пожить со мной, а если нет, придется искать кого-нибудь другого. Из-за арендной платы. Лучше я пойду, раз уж решила.
– Да. Пожалуй.
Вот и все.
* * *
– Бедный мой мальчик! Какой удар для тебя!
– Знаешь, мама, а по-моему, это даже к лучшему. Мы все равно практически не жили вместе, притом уже давно.
– А как же Себастьян?
– Она оставляет его мне.
– Да что же это за девчонка! Он мог бы пожить летом в Хаттоне вместе с няней. Что в этом плохого? И ты, конечно же, дорогой, – когда захочешь. – Она обмакнула клубничину в сахар, потом в сливки и поднесла к его губам. Они пили чай в маленьком, освещенном солнцем саду за домом.
– Конечно, тебе придется развестись с ней.
– Да. Она согласна.
– Она возвращается к своей матери?
– Нет. Будет жить в квартире своей кузины – той самой, которая на следующей неделе выходит замуж.
– За сына бедненькой Летти Фейкенем? Неказистого?
– Именно.
– Я не получала от нее вестей с тех пор, как написала ей, когда погиб ее старший сын. Бедная, она была совершенно убита горем. Подумать только, ей пришлось торчать в этом чудовищном доме, с неказистым сыном и мужем, с которым завоешь от тоски, а ведь какая она была эффектная – во всяком случае, в молодости. Но вернемся к тебе, милый Мики. Как ты намерен поступить с деньгами? У нее большие аппетиты? В Нью-Йорке она швырялась деньгами налево и направо.
– Помню. Но все эти горы покупок предназначались для подарков ее близким, и потом, ей же еще не доводилось выбирать одежду вот так – видимо, голова закружилась оттого, что магазинов так много и никаких тебе талонов на одежду. Во всяком случае, – добавил он, – я ей разрешил.
– А что теперь?
– Она не ждет от меня содержания. И попросила очень мало.
– У нее, наверное, уже кто-нибудь есть.
– Нет, вряд ли. Она говорит, что нет, и я ей верю. Не суди ее слишком строго, мама. Хотя бы ради Себастьяна.
– Ты совершенно прав. Не буду. Сердце у тебя гораздо добрее моего. А во мне просыпается тигрица.
Этим она рассмешила его.
– Ну, дорогой мой, – сказала она, когда он собрался уходить, – посмотрим лучше на светлую сторону. У тебя очаровательный сын, мой внук. Мне кажется, труднее всего мне пришлось бы, если бы оказалось, что у тебя не будет детей. Так что я счастливая женщина. И бабушка.
* * *
– Какого рода новости?
– Полагаю, как большинство новостей: все зависит от того, с какой стороны на них посмотреть.
– Каково тебе сейчас? – спросила она, когда он все ей рассказал.
– Даже не знаю. В каком-то смысле это облегчение. И конечно, ощущение провала.
Они ужинали у Ровены и засиделись в столовой. Окна были открыты, но не чувствовалось ни ветерка; язычки свечей на столе горели ровно и прямо. Между ними стоял сливочник и белые розы с чуть заметным розоватым оттенком, пышно распустившиеся перед тем, как увянуть. Горничную, которая подала кофе, отпустили отдыхать до утра. Ровена подалась к нему, и он увидел, как ее грудь очаровательно дрогнула в низком вырезе платья.
