– Сколько тебе уже?
– Шестнадцать. С половиной. Работаю над тем, чтобы выглядеть старше своих лет. Дело в основном в лексиконе и умении ничему не удивляться.
Он наклонил голову, чтобы куснуть сосиску, рыжевато-каштановый вихор упал ему на бугристый белый лоб, и Кристофер заметил, что на его двух макушках волосы по-прежнему стоят дыбом.
– А Тедди и Саймон придут?
– Тедди еще в Америке, хотя скоро уже вернется, с какой-то Бернардин, на которой он женился. А Саймон весь в зубрежке перед выпускными.
Он не знал, расстраиваться этому или радоваться.
В эту минуту отец Кристофера попросил тишины и завел длинную и местами невнятную речь об Андж. Кристофер перестал слушать его почти сразу, потому что к нему подошла Полли, и ее необычайная красота с такой силой поразила его, что казалось, будто в комнате больше никого нет. В отличие от него она слушала речь, поэтому он сумел разглядеть ее – блестящие волосы с медным отливом, подстриженные так, что открывали сзади несколько дюймов стройной белой шеи. Когда его отец будто бы пошутил и в зале засмеялись, не по-настоящему, а из вежливости, Полли повернулась к нему, и на него повеяло все тем же насыщенным ароматом. Перед тем как сказать что-нибудь смешное, белый нос она морщила в точности как тетя Рейч, – он хорошо помнил это, ее темно-голубые глаза заговорщицки блестели. Сказать – но что? Что им обоим не смешно от шутки его отца и ей это известно? Что она просто рада его видеть?
Словом, когда отец наконец договорил и ему похлопали, Кристофер, не дожидаясь, когда Андж выступит с ответной речью, сделал глубокий вдох и спросил, не приедет ли Полли к нему на выходные, погостить у него в фургоне.
И вот теперь она должна была приехать. Он предупредил ее, что ни ванной, ни электричества у него нет. Сказал, что это просто фургон. Но умолчал, что уборную над выгребной ямой он сам соорудил на краю леса и что в тесной спальне в дальнем конце фургона помещаются только дощатые нары. Там он ее и уложит, а сам поспит на полу в соседней комнате.
Весь следующий день он наводил порядок, мыл, чистил и варил овощной суп. Миссис Херст очень выручила его: приготовила фруктовый кекс и запекла заварной крем из собственных яиц и молока, так что ему было что подать на десерт. В качестве основного блюда он выбрал макароны с сыром, которые умел готовить в посудине для запеканок. Он собрал побольше хвороста для печки, протер окна, тусклые от дыма и влажного пара, привел в порядок наружную кладовку – ящик с сетчатой дверцей, подвешенный к крыше фургона. В нем предстояло все выходные хранить основные запасы еды. Когда он в очередной раз бегал на ферму с просьбой, на этот раз одолжить ему запасное постельное белье, миссис Херст предложила устроить его кузину на ночлег у них, но ему казалось, что это все испортит. Однако когда пора уже было ехать на станцию, встречать Полли, он вдруг задумался, правильно ли поступил: может, она предпочла бы переночевать в приличной комнате, на приличной кровати.
Беспокойство было напрасным. Уже сгущались сумерки, когда он встретил ее на перроне. Она была в брюках и темном жакете, голова повязана шарфом. Они поцеловались по-родственному, он подхватил ее чемоданчик.
– Не знала, что у тебя есть машина!
– Это не моя, а с фермы, где я работаю. Мне дали ее на время, чтобы встретить тебя.
– Будет трясти, – предупредил он, осторожно выезжая из Гастингса – водить машину ему случалось нечасто, вдобавок он осторожничал из-за Полли: когда они поцеловались, ее лицо показалось ему прохладным фарфором.
– Я точно знаю, все будет замечательно, – отозвалась она с такой сердечной уверенностью, что он был готов поверить, будто бы ей и вправду понравится.
Но когда он поставил машину во дворе фермы и повел Полли по проселку в темноте, к нему разом вернулась тревога. Надо было зажечь керосиновую лампу, чтобы впереди приветливо светился огонек, надо было прихватить фонарик…
– Лучше держи меня за руку, – предупредил он, – здесь глубокие колеи.
Ее рука в его ладони была удивительно нежной и прохладной.
– Оливер до сих пор у тебя, да?
– А как же. Я оставил его охранять вещи.
Она тихонько стояла в темноте, пока он возился со спичками и разгорался теплый желтый огонек.
– Как красиво! Какой чудесный свет!
Оливер, до тех пор стоявший посреди комнаты, подошел к ней и уставился снизу вверх темно-карими глазами. Пока она здоровалась с ним, его интерес стремительно перерос стадии вежливого любопытства и симпатии и достиг степени страстного обожания. Кристофер тем временем с тревогой оглядывал свой дом, пытаясь понять, каким видит его она. Стол смотрелся симпатично – со скатертью в красно-белую клетку, с банкой джема на нем, – но обрезок коврового покрытия перед плитой, дверцы которой он оставил открытыми, был вытертым и довольно грязным, а удобное плетеное кресло, когда-то выкрашенное белой краской, теперь казалось грязновато-серым, щетинилось обломками прутьев, на плюшевой подушке, прикрывающей дыру в сиденье, виднелись проплешины оттенков, каких не бывает у мха. Сколоченные им самим полки были уставлены разномастной фарфоровой посудой и его книгами, все имеющиеся крючки увешаны его одеждой разной степени изношенности. Если не считать четырех окошек, ни стен фургона, ни перегородки, отделяющей спальню, не было видно под висящим на них барахлом, отчего и без того маленькое помещение казалось еще более тесным и захламленным, чем на самом деле. Почти все место у печки занимала корзинка Оливера. Кристофер отодвинул ее и вытащил из-под полки табурет.
– Ой, Кристофер, какая прелесть! Так уютно! – Она сняла шарф, потом жакет; ее волосы имели оттенок конских каштанов, с которых только что сняли шипастую зеленую кожуру. Он повесил ее жакет и усадил гостью в плетеное кресло, отнес чемодан в тесную спальню, вернулся и предложил ей чаю, «или сидра – кажется, еще остался» (про напитки он совсем забыл; она, наверное, пьет какие-нибудь коктейли), но она сказала, что чай будет в самый раз. Ее присутствие здесь, где он всегда жил один, не считая Оливера, вселяло в него восторг, ее совершенная прелесть наполняла его воодушевлением и радостью, а самым лучшим было то, что она не чужая, а одна из его кузин, человек, с которым он знаком почти всю жизнь. Не будь они настолько знакомы, думал Кристофер, накачивая примус, чтобы вскипятить чайник, он ни за что не осмелился бы заговорить с ней на вечеринке у Андж, и даже если бы по какому-нибудь чудесному стечению обстоятельств она сама заговорила с ним и спросила, нельзя ли ей приехать к нему в гости, он был бы так напуган ее великолепием, что не выдавил бы из себя ни слова.
Они выпили чаю, спустя некоторое время съели макароны с сыром.
Она спросила про уборную, и он проводил ее с фонарем, который оставил ей.
– Я слышала сову, – сказала она, вернувшись. – Какие чудесные и глухие здесь места, правда? Немножко похоже на твой лагерь в лесу у Хоум-Плейс, только гораздо лучше.
