Ритуальные песни подействовали и на пленников. Купрум почувствовал, как им овладевает апатия. Видимо, Настя испытывала нечто похожее. Она буквально повисла на столбе, склонив голову на грудь. Из уголка ее рта потянулась тонкая ниточка слюны, как маятник, покачиваясь на ветру.
Из последних сил борясь с навалившимся на него безразличием, сталкер попробовал снова порвать веревки.
– Симба! – прошипел он, когда у него в очередной раз ничего не вышло. – Помоги!
– Рад бы, да не могу, – вяло прозвучал голос в его голове. – Вопли этого индюка с погремушками сводят меня с ума.
– Ну, приехали, – пробурчал Купрум. – А кто обещал пробудить скрытые резервы организма, прибавить сил, выносливости и все такое?
– Что ты от меня хочешь? Чтоб у тебя лазерные лучи ударили из глаз или острые клинки выскочили из костяшек пальцев на руках? Извини, парень, ты сделан не из того теста, – огрызнулся симбионт.
– Я просто хочу, чтобы ты помог мне порвать эти чертовы веревки! – прохрипел сталкер.
Чуть приподняв голову, Настя с трудом сфокусировала на сыне замутненный взгляд.
– Ты опять с кем-то говоришь?
Тот открыл рот, собираясь ответить, но тут вождь, брызгая слюной в религиозном экстазе, скинул крышку с горшка с углями, поднял его над головой и с криком: «Файер!» – разбил о землю перед кучей хвороста.
К счастью для пленников, ветки отсырели за время ночного дождя и утреннего тумана. Рассыпавшиеся из разбитой посудины угли зашипели. Сизый дым поплыл над землей.
Дикари разочарованно заголосили вслед за вождем. Женщины стали рвать на себе волосы, царапать ногтями лица, а мужчины выхватили каменные ножи и принялись в экзальтации наносить себе резаные раны на руках груди и животе.
Только шаман сохранил присутствие духа. Он сорвал с пояса небольшой бурдюк. Гремя жестянками на посохе, вырвал зубами пробку из горлышка, подбежал к тлеющим на земле углям и плеснул на них маслом из кожаного мешка.
Огонь ярко вспыхнул, с треском пожирая политые горючей жидкостью ветки. Туземцы радостно взвыли и упали на колени, славя шамана, а тот отбросил пустой мешок в сторону и снова принялся камлать, взывая к богам.
Настя хрипло закричала. Купрум предпринял еще одну попытку освободиться, но без помощи симбионта она тоже была обречена на провал. Пленники закашлялись: едкий дым от сырых веток щипал глаза и разъедал дыхательные пути. Понимая, что другого времени у них уже не будет, Купрум решил рассказать матери всю правду о том, что с ним здесь произошло, и попрощаться.
Глава 11
Кто я теперь?
Утро застало меня в заброшенной хижине посреди леса. Вкусно пахло дымком, уютно потрескивал огонь в печурке. Живительное тепло согревало не только тело, но и душу. Кто-то похозяйничал здесь, пока я спал, или это я затопил печь, перед тем как упасть на кровать и провалиться в сон? Все еще не открывая глаз, я принялся вспоминать события минувшей ночи.
После побега с полуразрушенной фермы, я рванул куда глаза глядят, лишь бы оказаться подальше от выясняющих отношения чудовищ. То и дело сверкающие в ночном небе молнии помогали мне ориентироваться на местности, а льющаяся сверху вода лишила ловушек их главного преимущества – скрытности. Впрочем, я и без помощи дождя видел отливающие синим купола, красноватые вихри, золотистые столбы и радужные пузыри различных аномалий. Ну а деструктивы электрической природы и так выдавали себя яркими вспышками и треском разрядов.
К моменту, когда очередная молния осветила стонущий под порывами ветра лес, на мне сухого места не осталось. Я промок до последней нитки, устал как собака и был не прочь где-нибудь укрыться от ливня и отдохнуть. Как по заказу, та яркая вспышка небесного огня, вырвала из темноты приземистый домишко с маленькими окнами.
Халупа стояла под скрипучей сосной. Наверное, когда-то эта была охотничья сторожка или избушка лесника. Много лет назад она явно выглядела намного лучше, но годы, как известно, берут свое. Без должного ухода хибара сильно обветшала. Теперь ее покосившуюся крышу покрывал толстый слой рыжей хвои и старых шишек. Темные от времени бревна постройки облюбовали мхи и лишайники, а из трещин полусгнивших досок крыльца росли трава и поганки.
Главное – крыша присутствовала, как и стекла в оконных рамах со следами облупившейся краски на старом дереве. Дверь тоже уцелела, что гарантировало мне более-менее приемлемые условия для отдыха, а на большее я и не рассчитывал.
Поскальзываясь на мокрой траве, я рванул к халабуде и вскоре уже стоял на полусгнившем крыльце. Дверь со скрипом отворилась, когда я потянул ее на себя за прибитую ржавыми гвоздями ручку.
Снова сверкнула молния. Яркая до режущей глаза белизны вспышка выхватила из тьмы скромное убранство избушки: в стороне от двери – небольшая печка, в дальнем от нее углу – прижатая к стене односпальная железная кровать с матрасом на провисшей сетке, возле окна – небольшой стол, рядом с ним – простой деревянный стул с тремя тонкими палочками в спинке.
Короткая вспышка помогла не только разглядеть, что есть внутри, но и убедиться в безопасности избушки. В смысле, там не было ни аномалий, ни какой-нибудь гадости типа «струн», «мочала», ну или еще чего-нибудь в этом же роде. А главное, в хибаре было сухо. Несмотря на то что дом столько лет находился без должного присмотра, с крыши не капало, и на полу не блестели лужицы.
Под ворчливые раскаты грома я вошел внутрь. За спиной оглушительно грохнула дверь. Она захлопнулась под порывом ветра, словно отрезая меня от бушующего снаружи ненастья.
Несколько секунд я простоял на пороге. Молния ослепила меня, и потребовалось какое-то время, чтобы глаза привыкли. Наконец, когда предметы обстановки начали проступать из полутьмы, я выставил вперед руки. Щупая воздух перед собой, добрался до кровати и, обессиленный, рухнул на матрас, в чем был, не раздеваясь…
«Печь затопил не я!» – эта мысль пронзила меня током и буквально подкинула на заскрипевшей подо мной кровати.
Я мельком глянул на руки, опасаясь увидеть когтистые лапы, но страхи были напрасны. Обычные мужские руки с черной каймой под ногтями и въевшейся в папиллярные линии грязью. Я поднял глаза и увидел седовласого старика с пышными усами и окладистой бородой. Тот сидел на корточках перед раскрытой печной дверцей и кочергой шерудил в топке, поправляя горящие поленья. Отблески огня плясали на его сером балахоне и морщинистом лице.
Старец повернул голову на звук. Мутные бельма слепых глаз уставились на меня, и я, как в прошлую встречу с ним, почувствовал себя так, словно они прожигают насквозь, глядя мне прямо в душу.
– Проснулся, милай! – проскрипел Скиталец, закрыл дверцу печурки и, охнув, выпрямился, держась подрагивающей рукой за поясницу. – Это хорошо. Сейчас вот вода закипит, чай пить будем. Али ты сперва поести чего хошь? Так, это, звиняй, тушенки у меня нету, зато есть вчерашнее грибное рагу. Коли не побрезгуешь, можешь доесть, а я позжей новое себе приготовлю.
