Пиявица смотрела на меня так, что я уже думала: подавится.
Но нет, обошлось – наоборот, просияла, словно начищенная медная ручка, и
заявляет:
– Вот, Эльвира, я же говорила: можешь, когда захочешь!
И торжественно влепила мне «пять». Я аж профигела. Наверное,
это ее методы воспитания, и она думает, что теперь я размякну и примусь за
учебу с энтузиазмом неофита. Обойдется. Но все равно почему-то было приятно.
Вернувшись домой, я поела холодный борщ и, врубив в
наушниках «Rammstein», включила комп. Ужасно хотелось похвастать пятеркой. Но
перед кем? Мама, на четверть минуты оторвавшись от своей книжки или сериала,
сказала бы: «Молодец, Элечка», папе школьные и семейные дела до фонаря, а
Эмилия вообще в расчет не принимается. Это в третьем классе я в последний раз
еще бежала к ней, гордо демонстрируя дневник, хвастаясь тетрадкой или рисунком.
Времена те прошли. Что же получается, что мне и радостью-то поделиться не с
кем?
Отключив плеер, я набрала номер Макса.
– Привет! А я по алгебре «пять» получила. Сама все
решила, без твоей помощи.
– Я на лекции, – прошипел он по-змеиному в трубку
и отключился.
Вот ведь гад! Какая-то дурацкая лекция для него важнее, чем
я!
Я снова врубила «Rammstein» на всю громкость – так, что
голова стала похожа на медный колокол, в который изо всех сил стучат
колотушкой.
Как же мне все надоели!
Мила
Мне действительно стало спокойней и легче. Я как будто
заново родилась. Удивлялась всему. Вот иду по бульвару от дома к метро, а надо
мной – голубое небо, такое прозрачное и легкое, а деревья уже подернулись
желтой осенней дымкой. Об осенних листьях написано столько всего –
утонченно-прекрасного, возвышенно-удивительного, отчаянно-поэтичного, а сегодня
я вдруг увидела их на асфальте. И сердце замерло в груди: осень.
Я шла и думала о себе. Я хотела бы быть косым росчерком
пера, легкой мелодией, сыгранной солнечным майским утром, я хотела бы быть
сладковато-горьким дымом от сгоревших дотла листьев, беззаботно улетающим в
небо. Я хотела бы быть уверенной, как географическая карта; серьезной, как
орфографический словарь; беззаботной, как сбегающий с горы ручеек; легкой, как
несущаяся по ветру пушинка. Не думать о будущем, вмещая в себя целую вечность.
Я хотела бы идти при свете солнца и звезд по засыпанным листвой аллеям, по
цветущим лугам, по облакам – босиком, смешно перепрыгивая с одного облачка на
другое. Я хотела бы быть такой, какой я не стану никогда. Идеальная я – легкая
и беззаботная, у которой все получается, увы, имеет со мной реальной мало
общего.
У крыльца института уже стояли девчонки из нашей группы.
Все, словно по команде, уставились на меня. В каждых глазах – и серых, и карих,
и зеленоватых, оттенка моря в ненастную погоду – читалось одно чувство:
любопытство. Наташка – она тоже тут – наверняка уже в подробностях рассказала
обо всем, что увидела вчера. Все собравшиеся здесь наверняка были в курсе
гораздо лучше меня. Я не знала и не хотела знать. Было достаточно простого
факта, безжалостного и убедительного, как все. Это есть – и точка. Забудем.
Говорить больше не о чем.
Тем временем все эти устремленные на меня взгляды жадно
искали боль в моих глазах.
– Привет, – сказала я как можно небрежней.
– Привет, Мил, ты как? – послышались отдельные
голоса. Наташка молчала. Даже не поздоровалась. Обижается.
– Спасибо, – я пожала плечами, – нормально.
На бульваре опавшие листья. И вправду – середина сентября, деревья уже
облетают…
Они непонимающе напряглись: при чем тут листья? О чем это я?
Где же долгожданное шоу? И вдруг девчонки оживились, глядя мне за спину.
Сегодня, когда с моих глаз словно спала темная повязка, я
понимала все удивительно отчетливо. Даже не оборачиваясь, я знала, кто там, но
все-таки не удержалась и повернула голову.
Макс шел уверенной и вместе с тем какой-то удивительно
грациозной походкой. Ветровка расстегнута, в ушах – плеер, в руке тлеет
недокуренная сигарета.
Мне не хотелось смущать его, но он споткнулся о мой взгляд,
выронил сигарету, глаза виновато и испуганно забегали.
«А ведь тебе нелегко! – поняла я. – Совсем
нелегко!» Вина и беспокойство скользили в каждом движении Макса. Мне стало жаль
его – как жалеешь увиденного на улице бездомного щеночка. В лощеном, уверенном
Максе вдруг всплыло нечто одиноко-щенячье, беззащитное, беспомощное.
– Привет, не переживай, все хорошо, – успокоила я
его и пошла в аудиторию.
Целых три пары потребовалось Максу, чтобы переварить
услышанное. Он подошел ко мне на перемене перед последней парой.
– Мила, ты извини, я боюсь, ты думаешь обо мне плохо… Я
должен объяснить…
На его лоб упала прядка волос, пересекая бровь резкой прямой
чертой и превращая ее в знак «плюс».
Плюс на минус – все равно дает минус. От законов математики
не убежать.
– Нет, – остановила я, – не надо, пожалуйста,
Макс. Не унижайся.
Его лицо напряглось, яснее обозначились скулы.
– Ты мне ничего не должен, не переживай. – Я
улыбнулась.
И ушла, оставив его в коридоре – одинокого, непонимающего.
Мне было больно и вместе с тем легко.
Любовь похожа на рак. Она зарождается в организме исподволь,
совершенно незаметно, затем протягивает свои щупальца во все стороны, по пути
меняя каждую клетку, через которую проходит, внося в программу жизни ошибку,
рано или поздно оказывающуюся роковой. На определенной стадии лечение уже
бесполезно. Но я-то чувствую, что еще не погибла. У меня есть силы, чтобы
бороться.
После учебы я, помирившись с Наташкой (ну да, я знаю, что из
нее не слишком-то надежный друг, но порой нуждаюсь в компании), мы с девчонками
пошли по магазинам. Когда мы уже выходили за ворота, нас догнал Володя, друг
Макса, и отозвал меня в сторону.
– Мил… – Он опустил голову, пялясь куда-то себе
под ноги. – Я не понимаю, что происходит с тобой, с Максом… Знаешь, я
думаю, он встречается с Наташкиной сестрой.
–
С кем
? – переспросила я, оглядываясь на поджидавших меня
девчонок.
– Ну с Леной, с Наташкиной сестрой.
Я истерично расхохоталась, а Володя смотрел на меня как на
умственно отсталую.
– Володь, не гони, ей всего десять лет. Ты считаешь,
что Макс стал педофилом? – наконец смогла выдавить из себя я. Ну да, после
моей сестры Максу только и оставалось, что встречаться с Наташкиной!
– Десять?! Не может быть! Я думал, ей лет
семнадцать-восемнадцать!
Это уже интереснее. Володя видел ее.
– Так ты ее знаешь! – догадалась я, уставившись
ему в лицо.
