— Пойдем, — завершив одеваться, протянул я к ней открытую руку.
— Куда? — Тихо и бесцветно спросила Ника.
Еще немного — и что-то определенно надломилось бы внутри нее.
— Завершать. — Был я доброжелателен и уверен.
И мне поверили и не сорвались.
Суматоха, вызов машин, организация передвижения по городу, который в одночасье перестал быть дружелюбным и открытым, заняли около часа времени.
Но уже на исходе восьмого часа вечера мы стояли подле пустыря на Воскресенской улице — полкилометра в длину и полторы сотни метров в ширину ценнейшей земли в самом центре города, без единой постройки на ней.
За двадцать лет, прошедших со времен падения рода Борецких, пустырь успел разрастись кустарником, черные ветви которого выглядывали из-под снега. Более ничего не росло на мертвой земле.
Разве что рекламные баннеры вдоль дорог, сорняками возникающие на каждом незанятом пятачке столицы, пятнали своим присутствием усыпальницу и одно из последних напоминаний о великом роде Борецких, башня которых стояла тут — и была уничтожена, срыта до фундамента так, что ныне в ровном заснеженном рельефе не видно и напоминания о былом.
Рядом сжал ладони в кулаки Пашка — он тоже был тут. Нельзя, неуважительно не спросить хозяина и явиться на его территорию без спроса. Я это понимал, а вот владельцы рекламных конструкций и даже пара отчаянных людей, возведших на чужой земле гаражи — нет.
Пашка резко дернул ладонью, и порыв вечернего ветра резко взвыл до штормовых высот и обрушился на никем не званый самострой. В рев ветра вплелся стон металла и тревожное гудение бетонированой арматуры, шелест сметаемого снега и скрежет срываемых с места гаражей. То, что было рассчитано на борьбу со своенравной стихией, не справилось с волей человека — и рухнуло гнилыми деревьями, было сметено прочь с родовой земли.
Отчаянно засигналили с дороги; кто-то пораженно вскрикнул с пешеходных тротуаров от зрелища многотонных конструкций, убранных хозяином своих земель в сторону.
— Спасибо, что показал мне это. — Коротко кивнул мне Пашка, развернулся и злым шагом последовал к ожидавшим его машинам.
В одной из них ожидала его некая Го Дейю — и, как мне показалось, прибыл Пашка вовсе не посмотреть на пустырь Борецких и разрешить мне тут поиски. Скорее, он хотел кое-кого вернуть мне обратно — судя по страдальческой мине на его лице и толике скрытой обиды — словно у Артема, взявшего как-то на пару дней мою Брунгильду себе домой. И ведь каждый из них, в общем-то, не возражал по началу — скорее, наоборот… Но каждый узнал, что у кое-кого есть весьма суровый и непростой характер, который они изволят проявлять, когда меня нет рядом…
Во всяком случае, Пашка цел и не покусан.
— Куда сейчас? — Ежилась в куртке от недавнего ветра Ника, пряча ладони в рукава и глядя в темноту пустыря.
— Вниз. — Обозначил я направление.
— То есть, как — вниз?
— Надо копать. — Пожал я плечами.
— Опять копать! — Ворохнулось в девушке неожиданное и крайне агрессивное неприятие.
А взгляд, обращенный на меня, был весьма недобр.
— Не хочешь копать — не надо, — примирительно улыбнулся я. — Тогда копать буду я.
Сделал знак своей машине, тут же подъехавшей ближе, чтобы обеспечить доступ к багажнику.
Лопата там действительно была — добротная, с заточенной кромкой и эргономичным черенком.
— Недели за три справлюсь. — оценил я ее по весу и оглядел фронт работ.
— Хватит паясничать. — Буркнула Ника. — Что тебе от меня нужно?
— Да так, использую столичную фишку, — признался я. — Ничего не просить и ждать, пока мне сами захотят помочь.
— Я тут дольше живу, не выйдет. А еще холодно, — потопталась Ника с места на место.
— Хочешь, пальто свою дам? — Потянулся я к пуговицам.
— Говорю же — дольше, — хмыкнула она, отмахнувшись и, вроде как, перестав мерзнуть. — Говори, и мы обсудим, сколько это тебе будет стоить.
— Там, под слоем почвы, песок. — Сделал я паузу, чтобы девушка догадалась сама, а потом уже продолжил. — Было бы здорово, если бы его там не оказалось.
— «Пожалуйста».
— Пожалуйста, — вздохнул я.
— «Буду должен».
— Десять рублей за куб. И тут много кубов! Может, даже штрафы за сломанное метро оплатишь.
Хотя думал я вовсе не о торге. Равно, как полагаю, за легкой перебранкой прятала неуверенность в своем следующем шаге сама Ника.
Там, под землей, бывает много разного — забытого и того, что нужно было забыть. А когда речь заходит о месте, с падения которого начался обратный отсчет жизни целого клана…
Проблема в том, что у любой ценности есть хозяин. А все ценности Борецких принадлежали юноше в машине, что все еще стояла по другую сторону дороги.
— Там то, за что нам все простят? — Отвечая моим мыслям, Ника воровато оглянулась на кортеж с Борецким.
— Нет, — положил я лопату обратно, обернулся к девушке и добавил абсолютно честно. — Мы не станем оттуда ничего забирать. Кое-что оставлю я. Может, оставишь ты — тебе решать. И еще кое-что — для тех, кто приедет после того, как все начнется. — Посмотрел я на часы.
Ника внимательно смотрелась в мое лицо, сделав какие-то выводы для себя, и коротко кивнула, принимая решение.
Обернулась через левое плечо к пустырю и замерла. Просто замерла — без напряжения и призыва силы воли, что отразились бы гримасой и суровым прищуром взгляда. Словно в самом деле на прогулке, подустав от долгого маршрута, отдыхала, глядя в сумеречную темноту пустыря, и прислушивалась к шорохам снега, основательно растревоженного Павлом. Будто еще пара секунд — и мы пойдем дальше, в сторону от мрачноватого места, которому совсем не место в залитой светом столице.
Но мы оставались на месте, уже вместе вслушиваясь в шорохи — будто в звуки волн, необоримо налетающих на берег, к нашим ногам, а потом и дальше — чтобы забрать до рассвета часть суши. В шорохи вплелся мягкий шелест — то снежинки закружились небольшим вихрем, поднимаясь и опадая вновь, создавая все шире и шире кольца из танцующего снега на ветру.
Покуда земля ощутимо не дрогнула, и в новосозданный вихрь не вплелись целые ленты бледно-желтого песка, резко взметнувшиеся сразу на несколько метров ввысь.
Кажется, рядом взвыла полицейская сирена — художества Пашки не остались не замеченными стражами порядка. Может быть, прибыли сразу несколько солидного вида машин — у рекламных баннеров были владельцы.
Но и наше, и внимание всех людей вокруг занимал стремительно растущий смерч, в котором от снега остались только редкие белые полоски — и шорох с шелестом, поглотивший все звуки вокруг.
Сложно сказать, через какое время последняя песчинка, лежавшая над уцелевшими катакомбами Борецких, поднялась от земли. Но в огромном столбе над нами отчего-то виделся силуэт необоримой клановой башни, сегодня напомнившей о себе всей Москве.
