— За кого. — Бесцветно произнес юноша до того, как в несколько шагов скрыться в подъехавшем автомобиле.
Старик проводил кавалькаду из трех черных седанов. Поймал заинтересованный взгляд давешнего дельца и качнул головой, призывая подойти.
— Могилу обустроить, сделать ограду. Памятник заменить. Землю оформить в вечную аренду. Цветы менять каждые три дня. Денег не жалеть. — Диктовал он мужчине, с растущим энтузиазмом внимавшему каждому новому его слову. — Мне для моей внучки ничего не жалко.
— Такая потеря… — Скорбно соглашался делец, с энтузиазмом делая записи в блокнот. — Желаете нанять плакальщиц?
— Я озадачусь сам. Рыдать будут в другом месте.
При свете дня разрушения, вызванные отчаянием и яростью Шуйского-младшего выглядели куда драматичней. Рассеянное освещение облачного полдня только подчеркивало темный провал в разрушенной внешней стене больницы, протянувшийся на три этажа вверх и столько же в ширь; угрюмость выщербленных бетонных стен в два метра толщиной напоминали разрушенную при штурме стену, а чернота пятен после стихийных пожаров, давно уже потушенных, но оставивших на фасаде длинные росчерки, заставляли даже ко всему равнодушных москвичей задерживаться подле и задумчиво рассматривать поврежденное крыло давно знакомого здания.
— Газ взорвался, — убедительно объяснял зевакам старичок в неприметной куртке, фуражке и массивных очках.
И только если вглядеться повнимательней — узнаешь в нем замначальника безопасности здания, переодетого в гражданское. Подчиненные его тут же — поддакивают и делятся слухами с горожанами, создают вокруг себя группы людей, а потом показательно расходятся, прихватывая с собой людей чужих и лишних, невольно действующих как все. Пара сотрудников, тоже переодетых случайными прохожими, дают интервью местному телеканалу.
Для антуража и убедительности — пожарная машина возле здания. Там тоже готовы дать нужные комментарии — скучные и рутинные, которые забудутся за пару дней.
Из тех, кто действительно занят делом — меланхолично двигающийся экскаватор, сгребающий бетонные осколки. Он тут с самого утра — часа с пятого, когда я, испытывая неловкость от суетливой заботы Ники и ее же ощущения вины, тихонечко покинул здание через окно в предрассветный полумрак. Спать мне все равно не давали — ни Ника, ни экскаваторщик.
Парковку перед зданием предсказуемо эвакуировали, оттого представительный кортеж из семи машин, с двумя сигарообразными лимузинами был заметен издали. Княжеский же герб на номерах недвусмысленно давал понять, что в разрушенную внуком больницу прибыл лично патриарх рода — протрезвевший и оттого наверняка злой. Хотя поводов для головной боли хватало и без этого.
Внутрь охраняемого периметра меня пропустили легко, на секунду сверившись со списком гостей — там мы фигурировали всей компанией, а слово княжича котировалось выше распоряжений службы безопасности о чрезвычайной ситуации. Хотя, кажется, моему появлению даже на мгновение обрадовались — только отчего?
Знакомый маршрут от входа не подвергся изменениям — все разрушения были в самом конце пути, в отдельном крыле для привилегированных лиц, которых в прошлую ночь было ровным счетом, как нас самих. Только случайных людей не попадалось ни единого — спешащих по своим делам пациентов, на бегу здоровающихся докторов. Зато были неслучайные.
Последний коридор плотно опекала охрана — через каждые пять шагов стены подпирали хмурые люди в костюмах без галстуков, с наброшенными на плечи расстегнутыми пальто. Я замедлил было шаг, почти остановившись перед первым, ожидая проверки по спискам или иных вопросов, когда все присутствующие встрепенулись, глянули в дальний конец коридора и слитно двинулись на выход, огибая меня по сторонам — будто бы не обращая внимания.
Я отступил в сторону, с интересом наблюдая за процессией. А затем и увидел того, с движения которого все началось.
Патриарх Шуйских выглядел мрачно, двигался с той раздраженной манерой, когда недовольство чеканится в каждом шаге, а взгляда исподлобья интуитивно пытаешься избежать. Оттого смотрел я на него — а он двигался прямо ко мне.
— Делай что угодно, но приведи его в порядок, — коротко произнес древний Шуйский, задержавшись рядом на мгновение.
Князь и свита покинули коридор, оставив тишину, непонимание и осторожное любопытство в адрес дальней двери коридора, оставленной приоткрытой.
Пока шел к двери, та тихонько приоткрылась, выпуская мужчину в халате врача, что-то осторожно и бережно к себе прижимающего двумя руками, пока носком ноги пытался закрыть дверь обратно. На проверку ценным грузом оказались пустые фигурные бутылки — пузатые и приземистые, с темной этикеткой, разящие приторно-сладким запахом меда и алкоголя. Или этот запах больше шел из приоткрытой дверной створки…
— Это — что? — Задержал я корпусом собиравшегося уходить мужчину.
Заглянул в его лицо, признал главврача — уставшего, явно не спавшего всю ночь и апатичного ко всему. В том числе и к преграде в виде меня — то, что ему задан вопрос, он осознавал несколько секунд.
— Медовуха. — Ответили мне и попытались обойти.
— Куда? — Заступил я дорогу.
— Приказано нести еще.
— И ты — несешь? — Позволил я раздражению пробиться в голосе.
Ладно — княжич, раз его так сильно ударила в голову потеря, что он полез в бутылку. Но этот-то чем думает.
— Он господин, — пожал врач плечами, скрывая взгляд. — Я не смею ослушаться.
В этот раз я не стал ему заступать дорогу, недоуменно тряхнув головой. А потом всерьез обеспокоившись.
В клане, где слово господина священно — даже деду и отцу не по чину запрещать и навязывать свою волю, если внук и сын признан главным.
Я тронул дверь, заглядывая внутрь. А затем и шагнул в полумрак комнаты с плотно зашторенными шторами, привыкая к темноте и плотному запаху спиртного. Из контура посреди комнаты проявилась кровать со скомканной в дальний угол простыней и одеялом, на голом матрасе которой лежал на боку спящий Артем, натянув на плечи серый плед. Под ногами, на мягком ворсе ковра, были раскиданы пустые бутылки. На дальней от кровати стене были видны темные подтеки, а груда бутылочных осколков подле на полу объясняли их природу. В углу комнаты, из кресла, свернувшись на знакомом пуловере, недовольно смотрел на происходящее тощий серый котенок.
И это все — за одну ночь и утро? Хотя кто-то за это время успел умереть и воскреснуть в далекой восточной стране…
— Эй, ты жив там? — Обратился я к Артему. — Ладно. Я хотел по-хорошему. Сейчас шторы тогда расшторю.
— Не надо. — Произнес он глухо, не открывая глаза и уперевшись лбом в матрац. — Уходи, ладно?
— А ты тут останешься пьянствовать, да?
— Я не пьянствую. — Заплетающимся голосом возразил Шуйский. — Я путешествую во времени.
— Да ну?
— Я пью и оказываюсь в завтрашнем дне, — потянулся он рукой под кровать, пытаясь нащупать целую бутылку. — Потому что этот день никуда не годится.
