Для многих, кто просто не мог представить этих людей демонстративно стоящими рядом, весть о новом союзе становилась шоком и недобрым предзнаменованием — потому как если они договорились не откусывать куски друг от друга, то непременно станут смотреть голодными волками по сторонам. Люди, не смотря на звучные титулы и равное с рекомыми родство, невольно искали плечо друг к другу, разыскивая новый полюс силы, к которому можно примкнуть. И таковые нашлись.
В Георгиевском зале центром движения, сочувствия и восхищения являлся князь Черниговский. Очень старый род, восходивший к прямому родству с Рюриковичами, очень уважаемый и влиятельный землевладелец. А еще слухи, переданные шепотком, что в тяжелой папке, что несет его порученец — дела такие, что сотрет спесь четверым из Александровского зала. И люди к нему тянулись, особенно те — кто осознавал, что в папке найдутся материалы и на него тоже. Зато за поддержку доброго дела иные прегрешения непременно будут забыты, как поговаривает тот же самый шепоток…
А ведь еще была Владимирская зала — в которой были аккурат те, из-за кого сход и собрался, обозначив повод и право требовать общего сбора. Дело о захвате земель Фоминских побудило многих заявить о бесчинстве князя Панкратова, лютовавшем в далеко не выморочных землях — до принятия официального статуса угасания рода! И уж тем более, какое хамство, поперек других уважаемых князей, что тоже не прочь поделить и разграбить бесхозное.
Но ставки их, откровенно говоря, бились представительностью новых союзников князя Панкратова — оттого многие сочувствовавшие (и завидовавшие) ныне склонялись к тому, чтобы уйти в Александровский зал. Или же в Георгиевский — потому как любой силе был необходим противовес, а эти откровенно им не смотрелись. Поговаривали, что тихонечко ведутся переговоры между Владимирскими и Георгиевскими — и это уже смотрелось весомо…
Но были и другие многие, кто ценил свое имя, влияние и вдобавок полагал себя слишком мудрым для участия в дешевых интригах на вторых ролях. Оттого они попросту бродили по иным залам, палатам и галереям, демонстративно отрицая наличие каких-либо союзов. Потому как ежели стороны внезапно будут равны, то бороться они будут за тех, кто ни к кому не примкнул — а раз так, то зачем это делать сейчас, без гарантий и бесплатно?
Впрочем, Долгорукий и Оболенский, Шереметьев и Галицкий, да еще под два десятка влиятельных фамилий могли и сами стать новой силой — и вполне станут, ежели найдут для этого удобный момент. Ведь каким бы не был жаркий спор, император найдет возможность дать им слово — если они того захотят. А уж там найдутся подходящие слова, чтобы князья вновь вспомнили о ценности своей рубахи возле тела и тех столпах общества, которых следует держаться, чтобы сохранить свое, откусить немного чужого — или хотя бы не дать это сделать другим.
Словом, хотя шубы на княжьих плечах редко отличались мехом, в одних залах пахло битым зверем, а в других — хищником.
А еще, вдобавок, в Александровском зале пахло вкусным коньяком.
— Давыдов, имейте совесть!! — Зашипел на коллегу князь Панкратов, страдальчески поглядывая на ненароком отвернувшегося к колонне гусара.
— А что случилось? — Тут же развернулся тот, сверкая глазами и хорошим настроением.
— Вы можете не пить хотя бы пару часов?!
— Если я буду трезв, всем станет страшно. — мудро отметил Давыдов, притрагиваясь к левому усу. — Общество должно видеть постоянство!
— Немного страха им не помешает. — Оглядел Панкратов тех метающихся и неопределившихся, что останавливались у стен в дальней части зала, но не торопились приближаться.
Уж больно хмуро и неприветливо выглядели четверо из пяти князей — злые до той самой крайности, что бывает у государственных мужей и просто мужчин, вышедших со злого похмелья на работу.
Оттого договариваться о разговорах с ними направляли порученцев — князья желали обозначить плату за свою поддержку, ежели та понадобится. Но с удивлением обнаруживали, что, при всем уважении, с ними будут рады переговорить позже. Значительно позже — например, этим вечером или завтра. То есть, все уже определено — и неизвестность результатов изрядно тревожила.
— Немного страха — это что я не пристаю к людям и не затеял еще ни одной дуэли. — Легкомысленно отмахнулся гусар. — Вы же не планируете большой войны?
— Полагаю, до нее не дойдет.
— Значит, нет смысла отказываться от доброго шустовского коньяка! — Потянулся Давыдов за фляжкой на поясе.
— Василий, ему завидно. — прогудел князь Шуйский. — Не раздражай человека.
— Да я разве!..
— И меня тоже. — Припечатал князь.
Давыдов погрустнел, но флягу все-таки вернул на место.
— Может, все-таки дать им денег? — Задумчиво произнес князь Юсупов, тихонечко обозначая наклонением головы приветствие, ежели встречал кого взглядом.
А поймать его взгляд желали многие.
— Придется платить всем, — отметил глубоким басом стоящий подле князь Мстиславский.
Мощный мужчина с седыми, кустистыми бровями и иссеченными морщинами лицом не так давно отпраздновал сто десятый день рождения. Но возраст сказался на нем только небольшой сутулостью — как у человека, привычного к слишком низким для него потолкам и сводам домов начала двадцатого века. Потолки стали выше, кареты — комфортнее, а привычка осталась. Хотя и сутулость та пряталась под серо-стальным волчьим мехом распахнутой на груди шубы.
— Это ли проблема? — Юсупов старался не выдавать размышления мимикой лица, оставаясь бесстрастным.
— Союзникам — тоже. И твоим, и моим. Иначе не поймут.
— Для верности дела…
— Для верности дела есть я. — Невозмутимо произнес Мстиславский.
И Давыдов с уважением салютовал ему флягой.
— Василий! — Шикнул на него Шуйский.
— В этом нет сомнений, но если бросить самым громким и шумным кость. — Все же предложил Панкратов. — На круг выйдет не такая большая сумма. Во всяком случае, пусть ругаются и хватают за бороды наших оппонентов.
Тоже — освещенная поколениями традиция. И отвечать Силой там, где можно просто врезать в глаз — оно как-то не по-христиански.
— А для верности этого дела у вас есть я! — Закрутил ус Давыдов.
Только в отличие от, смотрели на него исключительно скептически.
— Что?!
— Василий, никаких драк! — Сделал ему внушение Шуйский. — Я тебя сердечно прошу. Ты слишком увлекаешься!
— Я всегда помню, что наши — за спиной, — оскорбленно отметил тот.
— Стол — круглый!!!
— Я прошу прощения, — подал робкий голос присутствующий тут шестым, и до того абсолютно немногословный господин Еремеев.
Ему вчера обещали показать императора — и стойко выполняли обещание. Все тогда еще были пьяны и счастливы, а завтрашний день виделся столь далеким…
