— Тьфу! — оставил за собой последнее слово Давыдов, и был он меток.
Но все же угомонился и с достоинством принял обратно свой сапог. Правда, надевать его не стал — тайком взвесил рукой, примеряясь, и положил у правой ноги.
— Бе-бесстыдство! — Вновь покраснел Шемякин, оттирая щеку. — Смотри народ, что деется то! На гостя императора его же слуга смеет руку поднять!
— А ты бы в моем доме родню мою не поносил, на чем свет стоит. — Отозвался император. — Так ли гостю поступать? Или, может, вышвырнуть его взашей?!
— Так это, твое величество, правда ли, про свадьбу? — осторожно уточнил князь Долгорукий.
— Столь же верно, что он не клятвопреступник и не трус. — Кивнули ему с трона.
Многозначительно подчеркнув иные недостатки, что в ином обществе сойдут за достоинства.
— Это что же, и свадьба была? — Задумчиво уточнили из скандального сектора. — Без торжества на всю страну?
— Балда, тебе же сказано — Давыдов крестный их сына.
— А, так по залету!
— Стоп… — поднял руку император.
— А я слышал, прижила она ребеночка на стороне, а Самойлова за папу.
— А и верно — он же все равно долго не проживет!
— Так она от Давыдова и прижила. Ай!..
— Ох!..
— А ну тихо!! — Рявкнул император.
— Верните сапоги, сволочи. Я с вами не закончил. — Гневно дышал Давыдов.
— Угомонитесь! Никакого ребенка нет! — Стукнул император кулаком по подлокотнику.
— Ох, горе то какое! — Всплеснули руками. — Скорбим твоей беде, великий княже!
И народ взволнованно потянулся подниматься с мест, переглядываясь — потерять ребенка принцессе, да с такими медиками и целителями! Что за беда произошла?!
— Сели. Все. Резко. — Пролаял император, заставив иных сбледнуть. — Принцесса Елизавета здорова и в положении не была.
— Тогда как же…
— Давыдов крестный сына первой жены Максима. — Откашлялся князь Панкратов. — Позор и бесчестье сомневаться в непорочности цесаревны.
— Полностью с вами согласен, Панкратов. Одолжите ботинок.
— Подождите, а кто тогда первая, если принцесса за вторую? — Поднял в удивлении брови князь Вяземский.
— За третью. — Уточнил Панкратов, невозмутимо реагируя на пристальный и недовольный взгляд императора.
— За прошлую он десять миллиардов рублей отсыпал, — горделиво завил ус Давыдов. — Лично по ним вот теми сапогами ходил! Вон там валяются! Князь, ты же на них смотришь, будь другом — перекинь сюда.
— Чтобы я сапоги подавал кому…
— Торжества будут. — Надавил император голосом. — Свадьба оговорена между мной и его дедом, как старшими родичами.
— Между нами. — Поддакнул князь Юсупов тихо, впервые произнеся слово за большим столом.
Но тишина, за ними последовавшая, и та волна уважения, что ей сопутствовала — им бы позавидовали бы иные виртуозные речи.
— Скажи мне, Шемякин. — поднял старый князь взгляд на вновь взбледнувшего мужчину. — Отчего ты лишаешь моего внука права мести за похищенную супругу?
— А с чего, ты, князь, даешь ему право на истину? — Сняв очки и принявшись оттирать линзы платочком, столь же негромко произнес Черниговский. — Не иначе ты императора решил собой заменить, с ним породнившись?
— Истина принадлежит всем. Сегодня она в том, что ты заигрался, черная душа.
— А может, она в том, что ты продаешь свою нефть под видом персидской, доходы от государя утаивая? — Иронично посмотрел на него Черниговский. — На сколько миллиардов ты обманул казну, уважаемый? На сколько обворовал родича своего, выходит, иуду впустившего в семью?
— Я — ни на грош. — ухмыльнулся Юсупов. — Расследуй, государев человек. А ежели выйдут неправдой твои слова — будь готов за них ответить.
— Моему расследованию все князья станут судьей. — Огрызнулся Черниговский. — А тебе меня не запугать! Ни башней, твоим внуком порушенной поперек закона! Ни попытками оболгать мое честное имя!
— Кстати, о попытках, — меланхолично произнес князь Мстиславский, раскрывая перед собой папку с бумагами.
— Господа! — Дернулся голос о напомнившем о себе князе Шемякине. — Я обращаю ваше внимание, что обсуждается мой вопрос и мое требование.
— То есть, ты упорствуешь в своем желании казнить мужа принцессы? — Изумленно уточнил Долгорукий.
— Я?!.. Нет, — выдавил из себя Шемякин. — Речи о казни не идет!
— Нам его поругать?
— Разрушена клановая твердыня!! — Сорвался князь. — А вы ведете себя, будто ларек у метро снесли!
— Но согласитесь, в городе сразу стало лучше. — мудро заметил Давыдов.
— Я настаиваю на суде!! На лицо попрание княжеских прав, действие вне закона и традиций, совершенное общественно опасным способом! Без расследования, без суда и следствия — атаковать башню заведомо невиновного человека! Шутка ли, уважаемые! А если на этом месте будете вы?!
— Ты нам предлагаешь красть невесту внука князя Юсупова? — Уточнил Ухорский. — Я бы еще пожил, уважаемые господа.
— Но князь Черниговский не крал ее!
— Однако это сделал его бастард. — Басом произнес князь Мстиславский, постукивая фалангой пальца по листкам.
— Отреченный от рода! И я еще не договорил!
— Самойлов — гусар! — Стукнул Давыдов кулаком по столу. — Подсуден только военно-полевому суду, главой которого являюсь я. Что ты там еще хотел сказать?
— То есть, это твой полк снес мне башню? — Взъярился Черниговский.
— Он занимался этим во вне служебное время!!
— Тогда и суд для него не твой! — Поддакнул Шемякин. — А наш суд! Который не убоится и родича императора, при всем к нему уважении! Компенсация должна быть! Вира за кровь и камни! За артефакты и ценности, потерянные навсегда! За урон чести!
— Этот тоже предлагает идти за него под пули, — сказал соседу Ухорский достаточно тихо, чтобы услышали все.
— Оставьте, князь. Вас услышали все, — произнес Мстиславский, останавливая новую попытку Шемякина найти союзников. — Я возьму на себя ответственность и скажу, как надо поступить.
— Говори, — произнес император, обозначая, что хозяином тут все еще он.
— Налицо заинтересованность сторон в решении споров. Князь Черниговский ведет важное расследование, но урон чести и достоянию невольно может сделать его необъективным.
— Необъективным к кому?! — Вскинулся Черниговский. — Не к тебе ли, кто индусам оружия продал в том году на шестьдесят процентов больше, чем по документам на всех заводах сделано за три года?!!
— Это надо расследовать. — Пожал плечами Мстиславский. — А вы себя не бережете, князь. Перерабатываете, наверное. Ночами не спите — оттого я прощаю вам усталость, из-за которой ты посмел перебить меня, пока я говорю. — тихим рыком звучали его крайние слова, от которого — показалось ли — задрожал пол и колонны?
