Мальчик на мгновение повис в воздухе – его руки и ноги вяло трепыхались в белом свете, – а потом исчез из виду, упал то ли внутрь лодки, то ли на палубу и, возможно, покатился, чтобы грохнуться на мостовую с другой стороны.
Отдачей от броска ее ударило спиной о бок «Шевроле», и она смогла совладать со своим телом лишь настолько, чтобы не упасть наземь, а вновь оказаться на водительском сиденье. Чуть ли не против воли ее правая рука снова включила зажигание.
Лодка неторопливо удалялась. Детского тельца на асфальте она не увидела.
Позади появились автомобильные фары, приближавшиеся со стороны Фримонт-стрит. Она с усилием втащила ноги в машину, захлопнула дверь, с громким визгом покрышек резко развернулась на первой скорости, нацелившись точно в приближавшиеся фары, и поспешно переключила мотор на вторую передачу.
Фары метнулись в сторону из поля зрения, она услышала за спиной резкий скрип тормозов и звук, будто хлопнули очень тяжелой дверью, но не стала оглядываться. На Фримонт она опять переключилась на низшую передачу, чтобы повернуть на юг, а там снова помчалась в сторону Боулдера, от которого ее отделяло двадцать пять миль.
Стиснув ладонью прохладный набалдашник рукояти коробки передач, она перешла сразу на четвертую скорость.
Теперь она ощущала себя умиротворенной, чуть ли не счастливой. Все было растрачено, и каждое оставшееся мгновение следовало считать добавкой, незаслуженной наградой. Она опустила стекло в окне и глубоко вдыхала прохладный воздух пустыни.
«Шевроле» промчался через перекресток с Лас-Вегас-бульвар, и теперь перед нею лежала пустыня… и совершенно недосягаемые горы, и плотина, и водохранилище.
Позади она увидела быстро приближавшиеся фары – несомненно, «Паккард».
Пролетая по шипящей под колесами автостраде посреди пустыни, она думала о том снежном Рождестве 1929 года в Нью-Йорке. «Мне двадцать один год, и тридцать – Джорджу, видному собой и блестящему выходцу из École Polytechnique
[4] и Клуба Бурбаки
[5], и он откуда-то знает о мировых финансах столько, что разбогател, когда началась Депрессия. И он хотел детей.
Разве я могла быть против?»
Перед ее мысленным взором мелькнуло развороченное кровавое месиво, оставленное патроном 410-го калибра всего несколько минут назад.
Стрелка спидометра уперлась в ограничитель ниже числа 120.
У правой обочины быстро приближался, увеличиваясь в размерах, какой-то неведомый шлакоблочный дом.
«Боже мой, Джордж, – подумала она, чуть повернув машину и упершись столбом света в стену, – как же мерзко ухитряемся мы поступать друг с другом».
Леон положил телефонную трубку и тяжело осел в королевском кресле. По его ляжкам текла кровь, штанины отяжелели от нее и противно липли к коже.
«Ладно, – монотонно повторял он одну и ту же мысль, – ладно, это плохо, это очень плохо, но еще не все потеряно…»
Последним он позвонил Абрамсу. Тот пообещал, что приедет через пять минут с парой людей, которые смогут перенести Леона в машину и отвезти в Больницу Южной Невады, находившуюся в пяти милях от Чарльстон-бульвара. Леон было подумал сначала позвонить насчет больницы, но, взглянув на свой пах, понял, что выбора у него нет, что его гениталии, несомненно, размозжены, а потому для него куда важнее вернуть Скотти, последнего зачатого им сына.
Еще не все потеряно.
Из живота внизу, похоже, вываливались горячие, мокрые и растерзанные внутренности, и теперь, положив телефонную трубку, он освободил обе руки и мог поддерживать самого себя, не давая развалиться.
«Нет, не все, – думал он. – Ты не умрешь от простой огнестрельной раны, твоя кровь имеется в Лейк-Мид, а ты находишься в Лас-Вегасе, и «Фламинго» как стоял, так и стоит под дождем на 91-м шоссе. Нет, потеряно не все».
Луна и Дурак. Он сморгнул стекавший в глаза пот, посмотрел на карты, разбросанные на полу перед книжным шкафом и около двери, и подумал о той карте, которая оказалась за пределами комнаты, воткнувшись – от этой мысли ему подурнело, – воткнувшись в глаз Скотти.
«Мое царствование еще не закончилось».
Он скрестил ноги; так, казалось, легче было терпеть боль.
Он запрокинул голову и втянул носом воздух, но в комнате не пахло розами. Он слабел, у него кружилась голова, но по крайней мере здесь не пахло розами.
В ту ночь, когда он убил Бена Сигела – лениво напомнила память, – всего в нескольких дюймах от его лица находился цветущий розовый куст. Ветки и побеги змеились по шпалере, как схема кровеносной системы, или разряда молнии, или речной дельты.
Леон почти десять лет подбирался к Бену Сигелу, перед тем как убить его.
Гангстерские лорды Восточного побережья, похоже, воспринимали свою власть, как никто другой в Соединенных Штатах. Джозеф Дото стал называться Джо Адонисом и выбивался из сил, чтобы сохранить внешнюю молодость, а Эбнер («Лонжи») Звиллман застрелил своего конкурента Лео Каплуса в тестикулы, а не в сердце, а в 1938 году Тони Корнеро запустил игорный корабль, не подходивший ближе трех миль к побережью Санта-Моники; Корнеро назвал свой корабль «Рекс», король по-латыни, а Сигелу принадлежали пятнадцать процентов. Через некоторое время по распоряжению генерального прокурора корабль взяли на абордаж, и все игровые автоматы, рулетки, столы для костей и блек-джека – со всеми номерами, к которым питало страстную привязанность множество азартных игроков, – побросали в море, сводящее к нулю все шансы.
Как-то вечером, за несколько недель до налета, Леон нанял одну из маленьких моторных лодок, водных такси, и отправился на корабль, где обошел все уголки, которые разрешалось посещать простой публике; с одного из обзорных пунктов он увидел стоявшего на корме мужчину, который держал над темной водой длинное удилище. Леон тогда спросил оказавшегося поблизости стюарда, кто этот одинокий ночной рыболов, и тот объяснил, что это один из владельцев, мистер Бенджамин Сигел.
Пятка Леона скользнула вперед по пропитанному кровью ковру, и первая боль пронзила его кишки, как натянутая проволока; он скрипнул зубами и застонал.
Чем дольше Абрамс будет добираться сюда, тем ужаснее будет тряская поездка в больницу. Где тебя черти носят, Абрамс?
Когда боль немного утихла, у него мелькнула мысль о карте, которой не было в комнате. Но он заставил себя переключиться на мысли о своей былой победе, о том, как он завладел западным троном.
Леон переехал из Нью-Йорка на запад, в Лос-Анджелес, в 1938 году, взяв с собою тридцатилетнюю жену и восьмилетнего сына Ричарда, и вскоре узнал, что Сигел опередил его в этом переселении. После взволновавшего его посещения «Рекса» Леон вступил в загородный клуб «Хиллкрест» в Беверли-Хиллз, и там-то, наконец, познакомился с этим человеком.
