Телега тряско катилась по колдобинам, и мама, временами охая на ухабах, прижимала крынку с молоком к себе, чтобы то не расплескалось. Серко умчался вперед и иногда появлялся в поле зрения. Уличанские псы лениво на него брехали, но он не снисходил. Куда им, дворовым, до таежного охотника? Дорога шла под гору, в низинку, к притаежному лугу, сплошь заросшему иван-чаем.
Иван-чай лучше всего собирать именно в таких притаежных низинках, где так любят держаться мягкие туманы и выпадает обильная роса. Он в таких местах вырастает крепким, сочным, с хрустящим листом и пышными соцветиями.
На лугу постепенно собиралась вся деревня – женщины в праздничных платках да мужики в нарядных косоворотках. Тут же носилась ребятня. А как иначе? Иван-чай – главная трава в тайге, и собирать ее надо с уважением и радостью. Тогда и чай получится хорошим и будет храниться всю зиму. Мама Матвея сушила и толкла корень иван-чая, и добавляла в муку – хлеб тогда получался пышным, чуть сладковатым и долго хранился…
Солнце едва поднялось над тайгой и заливало луг робкими неуверенными лучами, играя в каплях обильной росы. Матвей спрыгнул с телеги и пошел по росной траве, сбивая капли на землю. Роса приятно холодила босые ступни, наполняя тело бодростью, а сердце радостью…
Телеги ставили в ряд поближе к тайге. Так удобнее было носить собранную траву, да и в солнцепек они окажутся в тени. Взрослые потянулись на луг, побродить по росе. Собирать иван-чай еще было рано, нужно было дождаться солнышка. Оно поднимется и разбудит легкий ветерок, и вместе они быстро осушат росу.
А пока можно поздороваться с солнцем и тайгой и помолиться. Нельзя на такое ответственное дело без молитвы идти. В их деревне церкви не было, и они всей семьей иногда ездили в соседнюю, к батюшке Кириллу. Был он добрым, улыбчивым и всегда Матвею радовался, как сыну. И Матвей к нему тянулся за советом, да и отец церкви не бегал.
А солнце тем временем поднялось чуть выше, стало пригревать. Ветерок сбил росу, и народ потянулся на луг. Матвей пошел за отцом и мамой, стараясь повторять за ними все, что они делали. Мама попутно объясняла:
– Вот смотри. Сначала отрываешь цвет, откладываешь в сторону. Затем зажимаешь пальцами стебель и сверху вниз снимаешь лист, но не весь. Самый нижний брать не нужно – ему солнца не достается. Лист в мешочек, цвет в отдельный. Потом стебель у самого корня ломаешь и притаптываешь, иначе он всю силу будет отдавать в мертвый стебель и зачахнет.
Матвей кивнул и принялся наполнять свой полотняный мешок. У отца был большущий берестяной туес, у мамы тоже мешок. Вот какая-то женщина затянула песню, да так звонко, задорно! Ей начали вторить сначала в одном месте, затем в другом, и вскоре пел весь луг. Это было так красиво и так неожиданно, что Матвей замер на мгновенье – голоса сливались, переплетались, разливаясь по тайге подобно вешним водам. Вообще, в их деревне любили петь. Каждый праздник на улицу выставляли столы, собирались все вместе, ели, пили и пели. Самой голосистой была мама круглолицей Даренки. Ее низкий грудной голос обычно был слышен лучше других, да и петь она любила.
Матвей никогда не пел, хотя порой удержаться было почти невозможно. Особенно когда запевала Анютка. Говорила она громко, задорно, а вот пела очень нежно и мелодично. И Матвей всякий раз, слыша ее голос, хотел подпеть ей, помочь. Но не решался.
Анютка, кстати, тоже была на лугу со своими родителями – вон ее цветастый платок виднеется. Отец ее, Никодим, крупный, костистый, лицо как будто топором вырубили, тоже был здесь. Сноровисто и споро обдирал лист, большущие его руки так и мелькали. Видя их вместе, Матвей всегда удивлялся – как у такого огромного дядьки могла получиться такая миниатюрная и хорошенькая девчушка? Потом смотрел на ее маму, Агафью, и все вставало на свои места. Была она маленькой, хрупкой и глазастой веселушкой, с косой толщиной в руку. На всех деревенских сходах бойко говорила, на праздниках первая плясунья, она была любимицей всей деревни. Да и Анютку тоже любили за легкий нрав и готовность помочь.
Матвей вздохнул украдкой и продолжил сбор. А песня все лилась и лилась над лугом. С непривычки затекла спина и болели руки, но мама продолжала работать без устали, и Матвей старался не отставать. Солнце уже пекло вовсю, и пот лил градом. Наконец отец дал отмашку – все, хватит. Они унесли собранный иван-чай в телегу и уселись пообедать. Можно было и дома это сделать, но мама редко выбирается из дома, и отцу хотелось хоть как-то ее порадовать. Тем более что через пару дней уже пора на покос выезжать, на напряженную работу – головы не поднять.
Мама быстро расстелила на земле небольшую тряпицу и выложила на нее снедь. Только они уселись, как подошла Анютка, принесла домашней колбасы:
– Матвей, попробуй-ка. Я варила, – и залилась краской, опуская большущие зеленые глаза.
Матвей тоже покраснел и молча смотрел на нее, заставляя краснеть еще больше и ее, и себя. Отец пришел ему на выручку, похлопав по земле рядом с собой:
– А ты садись, Анют, поснедай с нами чем Бог послал.
Анютка улыбнулась быстро, глянула на Матвея из-под опущенных ресниц и легко опустилась рядом с ним. Отец быстро нарезал колбасы, наломал хлеба, почистил луковицу…
Пока ели, отец расспрашивал Анютку о житье-бытье. Матвей все больше помалкивал, глядя на нее исподтишка. А она, раскрасневшись, рассказывала отцу про то, как Матвей Бирюка прогнал с зимовья и как ей было страшно. Отец только кивал, слушая, а мама улыбалась хитро. Пообедали, и отец вручил Матвею кусок копченого сала, которое они так и не съели:
– На-ка, отнеси Никодиму, пусть угостится, – и подмигнул.
Сказано – сделано. Матвей пошел проводить Анютку, болтая по пути ни о чем, благо идти было совсем ничего. Подойдя к Никодиму, он сказал:
– Дядь Никодим, попробуй, мы с отцом коптили.
И замолчал, не зная, что еще сказать. А Никодим поглядел на него хмуро (он вообще был хмурым) из-под кустистых бровей, взял сало и вдруг улыбнулся:
– Спасибо, Матвей. Батьке скажи, зайду сегодня. Есть о чем поговорить.
– Хорошо, дядь Никодим, скажу! – Матвей кивнул и пошел назад.
Родители уже собрались и ждали Матвея – пора было ехать, чай нельзя долго держать в мешках.
Дома отец расстелил в тени большой кусок грубого полотна и высыпал на него собранные листья слоем толщиной в три пальца – так листья не пересохнут. Теперь их нужно будет ворошить, чтобы выпускать влагу и из нижних листьев тоже. Рядом в теньке же выложили собранный цвет – ему тоже нужно обсохнуть.
Сохнуть листу до вечера. За это время Матвей с отцом подготовят берестяные короба. Они нужны для того, чтобы лист в них дозревал, набирался вкуса и березового духа.
Подготовка коробов – это целая наука, в чем Матвей убедился этой весной. Тогда они с отцом нашли в тайге, распилили и притащили домой две большие березы, упавшие от сильного ветра.
Притащили они их для того, чтобы взять берёсту, ну а стволы на дрова пойдут. Береза жарко горит, для бани самое то. Стволы протащили в жарко натопленную баню и полдня отливали горячей водой, распаривали и умягчали берёсту. А потом отец прорезал ее вдоль ствола и снял целиком, подсекая деревянной лопаткой. Распаренную берёсту растянули на полу нутром вверх и аккуратно сняли первый слой, коричневый и мягкий.
