Но вот наконец все загружено, можно трогать. Отец щелкнул вожжами, понужая лошадь. Матвей закрыл за ним ворота, догнал телегу, вспрыгнул на ходу на задок. И заметил Прошку, который из-под руки смотрел на них, стоя в конце улицы. Нехорошее предчувствие ворохнулось в душе, и Матвей сказал отцу:
– Бать, что-то Прошка за нами присматривать взялся. Не нравится мне…
Отец повернулся, посмотрел за Матвея, туда, где все так же стоял Прошка, отвернулся, плюнул зло:
– Прихвостень непонятно чей. Пусть смотрит. Много не высмотрит.
Но Матвея он не успокоил, тревога продолжала тихонько звенеть в голове. Прошка за последнюю неделю успел замучить всю деревню своими дурными шутками и намеками на скорое разорение, и Матвей даже порывался его урезонить, да отец не дал. Сказал ему:
– Сын, дерьмо не трогаешь – оно и не пахнет. Не надо Прошку трогать. Толку не будет, а крику на всю округу.
Матвей подумал немного и согласился. А сейчас думал, что, может, и зря.
Моросил нудный дождь, было холодно, парок вырывался изо рта, и Матвей зябко ежился.
Серко бежал у самого колеса, не отходя далеко. Заехали в тайгу, и Матвею стало чуть спокойней. Так бывает, когда в тревожную минуту друг успокаивающе положит руку на плечо и ты ощутишь, что не один. И тревога отступает чуть. Недалеко от зимовья Серко вспугнул в кустах здоровенного глухаря, и тот с громким шумом вырвался вверх, заставив лошадь испуганно шарахнуться, едва не перевернув телегу. Отец железной рукой усмирил ее, вернул на дорогу. Серко виновато махнул хвостом, глядя на отца, и побежал дальше.
– От шельма – отец усмехнулся и потянулся за табаком, но рука его замерла на полпути – у зимовья горел костерок и рядом сидел Бирюк. Босой, в закатанных по колено штанах, еще больше заросший, в тонкой нательной рубахе, он тянул руки и ноги к огню, пытаясь согреться. Увидев их, он встал тяжело, опершись рукой о землю:
– Здорово, – голос его осип и был почти не слышен.
Отец молча спрыгнул с телеги, привязал лошадь и принялся молча таскать муку и зерно в зимовье, складывать под нары. Матвей последовал его примеру. Серко же вообще проигнорировал чужака – угрозы он не представлял, пес это чуял.
Бирюк пожал плечами и принялся помогать, оскальзываясь иногда. Он, как и Матвеев отец, брал по два мешка зараз, и носил их в зимовье. Они все перетаскали, отец сказал Бирюку:
– Ночуй пока в зимовье. Печку топи, чтоб не отсыревало. Утепли – мха вокруг много. Да и ставь себе рядом что-то – инструмент есть. Зимой мы тут сами будем гостевать.
Бирюк посмотрел на отца внимательно, спросил:
– Совсем плохо там? – он кивнул куда-то за спину.
Отец ничего не ответил, отвязал лошадь, и они поехали домой. По темноте не очень хотелось, да ничего не поделаешь – оставлять жену одну дома он теперь не мог…
До дома добрались уже в полной темноте. Матвей с наслаждением стянул с себя сырую одежду и нырнул под теплое одеяло – спать хотелось невообразимо.
Утро началось с Прошки. Они с отцом таскали на телегу соленья, когда стукнула калитка, и Прошка ввалился во двор, распространяя вокруг густой запах бражки. Мама, увидев его, сказала:
– Еще солнце не поднялось, а ты уж где-то налакался…
Тот поднял на нее удивительно трезвые глаза и сказал:
– А я может с вечера пьяный. Тебе-то чего, а?
Отец глянул на него и сказал:
– Ты рот-то закрой, пугало. С женой моей говоришь. Чего надо?
Прошка икнул картинно, сел на крыльцо не спросясь и сказал:
– А ты меня не пугай, пуганый. Скоро по-другому говорить будем, – и полез в карман за табаком.
Отец отвернулся, на щеках вздулись и заходили желваки. Поднял с земли тяжеленную кадушку с огурцами и поставил на телегу.
А Прошка продолжал:
– Вот, к слову, куда это вы муку вчера увезли, а? – Он нагловато так смотрел на них, и у Матвея зачесались кулаки свернуть ему нос набок.
Отец сказал, сдерживаясь:
– Не твоего ума дело. Куда увезли, туда и ладно.
Прошка встал и сказал, выламываясь пьяно:
– А это мы еще посмотрим, моего или не моего. Думаешь, самый умный, да? Думаешь, никто не знает, что ты беглого прячешь?
Отец посмотрел зло, а Матвей ошарашенно – откуда узнал он? Неужели проследил?
Мама стояла, прижав руки ко рту, и глядела на отца. Справившись с собой, сказала:
– Ты, Прошка, бросал бы бражничать. Чего тебе там с пьяных глаз привиделось?
Прошка развернулся к ней и заявил победно:
– Был я в вашем зимовье, и все видел. Своими глазами. Живет там приблудный какой-то, грязный весь и босый. Не иначе беглый.
Отец сказал ему примирительно, хотя Матвей видел, что ярость просто клокочет в отцовских глазах и вот-вот выплеснется, ошпарив беспутного Прошку:
– Ты, Прохор, никак умом тронулся? Нет на моем зимовье никого. А если и есть, я узнаю. И прогоню.
Прошка выпрямился горделиво:
– Ишь, Прохором величаешь. Знать, уважаешь крепко, а? – и засмеялся эдак поганенько.
Отец повернулся к Матвею:
– Неси, Матвей, самогону, выпью с гостем немного. Да на стол чего собери.
Бросил на телегу пучок сена, закрывая стоящие там кадки, и пошел к Прошке. Взял его под руку, повел к лавке под навесом, приговаривая:
– Выпей со мной, Прохор, да расскажи толком, кого это ты на моем зимовье видел? И точно ли на моем?
Прошка семенил, не поспевая за широким отцовским шагом и даже не пытался освободить руку из его железного хвата. Сели, Матвей уже вынес самогон да немудрящую закуску – хлеб, солонину да пару луковиц…
Отец ухитрился напоить Прошку, не выпив при этом ни капли. И вытянул из него все, что тот знал.
Оказалось, что Прошка вчера за ними проследил до самого зимовья. Отсиделся в лесу, дождался пока они уедут, и потом полночи наблюдал за Бирюком. Дошел до деревни под утро, выпил для храбрости и пришел к ним. Загрузили Прошку в телегу, довезли до его дома, молча. Вернулись к себе, загрузили соленья и поехали на зимовье. Молчали до самой тайги. А там отец сказал вдруг:
– Нехорошо это, сын. Прошка знает теперь, где зимовье. И если придут сюда нас обирать, он же первый и побежит продавать. Еще и Бирюк этот… подведет он нас под монастырь, нутром чую.
Матвей вздохнул только и сказал:
– Надо было его тогда пристрелить.
Сказал и сам испугался своих слов – настолько чужими и страшными они были. Отец посмотрел на него и сказал отрывисто, зло:
– Ты мне это брось, стреляльщик! Еще раз услышу – винтовку о спину поломаю, понял?
Матвей вздрогнул, опустил глаза и сказал:
