– Предпоследняя дверь. Там помещение разделено на два отделения. Одно из них – перевязочная.
– Спасибо.
В бараке было тепло. По дороге я снял вязаные перчатки и расстегнул шинель. Толкнув дверь, вошел. Большая комната была перегорожена и разбита на несколько помещений своего рода занавесками. Здесь, как я понял, располагались перевязочная и процедурная. На лавке, стоящей вдоль стены сидело два офицера и несколько солдат, дожидаясь своей очереди. Трое раненых солдат, морщась и кривясь от боли, сейчас медленно одевались у самодельной вешалки, натягивая на себя кто гимнастерку, кто шинель.
– Следующие двое! – скомандовала медсестра, выглядывая из-за занавески.
В ожидании своей очереди я разделся, потом сел на край лавки. На меня поглядывали с интересом, но спрашивать никто не стал. Я слышал, как солдаты между собой говорили о пополнении, которое должно к ним прибыть, и одновременно гадали о том: сколько новых солдат получит дивизия. Спустя полчаса мне сделали легкую повязку, затем сказали, что у меня все нормально заживает и больше приходить к ним не надо. Одевшись, я ушел.
В половину четвертого подошел к избе, которая именовалась узлом связи. Узнав, что я друг Воровского, лейтенант Семен Иосифович Цадель принял меня с распростертыми объятиями. Он оказался большим любителем книг, но еще больше любил стихи.
Мне здорово повезло, что лейтенант Васильев оказался непьющим человеком и у него оказалась в запасе бутылка водки, которую он мне пожертвовал, так что я пришел в гости не с пустыми руками. Сеня оказался веселым, говорливым и жизнерадостным человеком.
Говорили обо всем, только тему войны он избегал и говорил лишь о той, мирной жизни, которая осталась у нас за спиной. Рассказывал о своей семье, о прогулках, о мороженом, о Волге, о разных смешных случаях, случившихся с ним или его многочисленными родственниками. Он был умелым рассказчиком, за его словами вставали живые образы людей. Он и к своим девушкам-радисткам хорошо относился, старался их опекать и защищать, насколько это было возможно. Вот только защитник из него получился плохой, как он сам признавал, потому что был излишне интеллигентен и мягок характером. В этом он мне признался, после того когда мы опрокинули внутрь по сотке спирта и закусили рыбными консервами с галетами. Вскоре пришел Воровский. Вид у него был предельно уставший. Скинув шинель, он минут пять стоял у печки, отогревался, рассказывая, как принимали пополнение, а Семен тем временем готовил закуску для стола. Две банки тушенки, хлеб, три больших соленых огурца, полфляжки спирта и бутылка водки. Воровский, удивил нас, притащив приличный кусок соленого, с чесночком, сала. На вопрос, откуда взял, просто отмолчался. Сели за стол, выпили, а потом рекой потекли вопросы и рассказы о двух годах военной жизни. Воровский возмужал, раздался вширь. На левой стороне его широкой груди висел орден, две медали и золотистая нашивка за тяжелое ранение. Я ткнул в нее пальцем.
– А этим тебя за что наградили?
Сашка замялся, а потом усмехнулся и ответил:
– Не сейчас. После войны расскажу. Договорились?
– Как скажешь. Вот только до ее конца нам с тобой дожить надо.
– Доживем, Костя. А твои где награды?
– Два ордена, две медали. Две красные нашивки. Почему не на груди? – я усмехнулся и повторил Сашкины слова: – После войны тебе расскажу.
Мы весело рассмеялись. Насчет остальных вопросов о службе отвечал уклончиво. Дескать, по немецким тылам время от времени шастаю. Лейтенант-связист с моим приятелем понимающе переглянулись и больше вопросов не задавали. Два часа, что были отпущены Воровскому, пролетели незаметно. Как нам ни хотелось расставаться, но пришлось, так как Сашке надо было ехать в свое подразделение с пополнением, а на следующее утро мы с сопровождающим меня лейтенантом Васильевым отбывали в расположение моей дивизии.
Странно, но в дивизии меня не ждали, хотя с ними связались и дали знать, что я живой. Вот только после исчезновения лейтенанта Звягинцева и по сей день я официально считался без вести пропавшим, так как дивизия никаких официальных бумаг на мой счет не получила, поэтому когда я оказался в кабинете майора Брылова, на его лице было весьма удивленное выражение, стоило ему меня увидеть.
Войдя, вскинул руку к козырьку фуражки.
– Товарищ майор, лейтенант Звягинцев прибыл для продолжения службы.
– Вот те раз! Я уже и не думал, что тебя, Звягинцев, снова к нам направят!
Майор встал из-за стола, затем перевел взгляд на Васильева. Тот сделал шаг вперед, отдал честь.
– Младший лейтенант Васильев. Сопровождал лейтенанта Звягинцева к месту службы. Вот сопроводительные документы, – и он передал тоненькую папку майору.
– У вас еще что-то есть, лейтенант?
– Никак нет, товарищ майор. Разрешите идти?
– Идите!
Не успела за лейтенантом закрыться дверь, как Брылов обошел стол и какое-то время смотрел мне в глаза, затем присел на столешницу.
– Ну, рассказывай, где тебя все эти три недели носило?
– Товарищ майор, там, в бумагах, все есть.
– Мне не бумаги важны, а человек. Рассказывай.
Пришлось коротко рассказать ему о моих странствиях. По окончании рассказа он неопределенно хмыкнул, потом уселся за стол и буркнул:
– Прямо хоть роман приключений пиши. Ладно, садись, а я бумаги полистаю.
Листал он их довольно долго. Прочитав, он снова возвращался к прочитанному тексту. Потом сложил бумаги в папку, закрыл ее и хлопнул по ней ладонью.
– И что мне с тобой делать? – спросил он.
– Как что делать? – недоуменно переспросил я. – Я здесь, что уже не служу?
– Не служишь, так как до сих пор числишься пропавшим без вести, поэтому, несмотря на эти бумаги, тебя придется проверить.
– Проверяйте, – легко согласился я. – Только медленно и очень тщательно.
После моих слов он внимательно на меня посмотрел, затем, видно, что-то сообразил, хмыкнул, потом неожиданно спросил:
– Кое-что краем уха слышал. Тебя в Москву, что ли, обратно забирают?
– С чего вы так решили, товарищ майор? – теперь уже с некоторым удивлением поинтересовался я у него.
– Тут официальный запрос на тебя пришел, как обычно, а я отписал, как положено. Вот только в таких случаях, как твой, бумагу одну не присылают, вместе с ней следователь приезжает, чтобы на месте уточнить, что за человек. Да и вид у тебя больно спокойный. Обычно после таких дел люди нервные становятся, а ты, наоборот, выглядишь довольным жизнью.
– Точно не скажу, потому что сам толком ничего не знаю, – неопределенно ответил я.
Контрразведчик понимающе усмехнулся:
– Зато мне, лейтенант, все ясно.
Четыре следующих дня, можно сказать, я отдыхал. Следователь, предупрежденный майором, допросы проводил с ленцой и по времени долго их не затягивал. На пятый день, утром, пришел приказ о моем переводе. Получив паек на дорогу и проездные документы, я сел на попутку, после чего поздним вечером, сменив три машины, добрался до вокзала. Тут мне крупно повезло и с отправлением и с билетом, так как уже спустя час я сидел в поезде, идущем на Москву. Без пересадок. Поезд был переполнен, поэтому место нашлось только в общем вагоне. Правда, проводница клятвенно обещала перевести меня, как только освободится лежачее место. Судя по тому, что я видел, пройдя половину вагона, большинство людей ехали из эвакуации домой. Было много вещей и детей. Большинство пассажиров или спали, или просто лежали, глядя в потолок. Кое-кто из пассажиров ел, разложив скудную еду, другие перебрасывались в карты или просто разговаривали. В вагоне было накурено, душно, был слышен плач детей. Я присел с краю на скамейку, а сидор поставил под ноги. Соседи, кто не спал, только равнодушно покосились на меня, но с вопросами не лезли. Было видно, что ехали люди издалека и уже устали от долгой дороги. Где-то далеко за спиной был слышен отборный мат и шлепанье карт.
