Наградной револьвер от «Счастливичка»
Войска Якуб-бека были хорошо организованными и неплохо вооружёнными, по меркам Центральной Азии тех лет. Но к началу 70-х годов XIX века маньчжурские власти сумели подавить многочисленные мятежи во внутренних провинциях Китая, и «Счастливчик» со своими «джигитами» и «тайфурчи» оказался один на один с армией империи Цин.
Власть Якуб-бека опиралась исключительно на военную силу, и он не жалел сил и средств на перевооружение своих «сарбазов», как именовались рядовые в армии «Семиградья». Посланцы Якуб-бека отправились в Британскую Индию и Османскую империю для закупки оружия, приглашения военных инструкторов и переговоров о политическом признании.
В Лондоне полагали, что самостоятельное государство Якуб-бека поможет им в давлении на Китай и Россию, поэтому в Синьцзян пошли караваны с оружием. Первые британские винтовки появились в войсках «Счастливчика»-Бадаулета ещё в 1868 году. В Стамбуле посланцы Якуб-бека признали османского султана верховным сюзереном и «халифом» всех мусульман и в ответ получили признание за «Счастливчиком» титула эмира и нескольких офицеров в качестве инструкторов.
Появились у Якуб-бека и британские советники. Среди иностранных инструкторов был замечен и оставшийся безымянным беглый русский солдат. В итоге, по оценкам русской разведки, к 1875 году Якуб-бек помимо своих средневековых войск с холодным оружием и фитильными ружьями имел не менее 6–8 тысяч относительно подготовленных солдат с современными винтовками и несколько горных батарей с нарезными орудиями. При помощи английских и турецких советников было создано и первое военное производство в Синьцзяне – мастерская по выпуску разрывных снарядов и дистанционных «трубок»-взрывателей для артиллерии, мастерская по выпуску капсюлей к ружьям и мастерская по переделке дульнозарядных капсюльных винтовок в казённозарядные.
Побывавший в 1876 году в «Семиградье» с дипломатической миссией капитан Алексей Куропаткин (в будущем главнокомандующий русской армией в ходе войны с Японией 1904–1905 годов) отметил, что на вооружении «красных сарбазов», отборных гвардейцев Якуб-бека, были даже произведённые в США первые образцы многозарядных винтовок Спенсера и револьверы Кольта. По словам Куропаткина, револьверы использовались в войсках Якуб-бека как самое ценное наградное оружие и «составляли предмет общих желаний».
Относительно современная и вооружённая армия позволяла «Счастливчику» держать в повиновении почти весь Синьцзян. Но она же стала и причиной роста внутреннего недовольства в государстве Еттишар. Во-первых, Якуб-бек, будучи чужим для уйгуров, опирался прежде всего на выходцев из Средней Азии, Афганистана и Индии. Во-вторых, недовольство уйгуров подогревали принудительные мобилизации и жесткий налоговый гнёт – так как для содержания и вооружения армии «Счастливчику» требовались слишком большие деньги, местному населению было всё тяжелее выплачивать налоги в казну нового государства.
Один из английских посланников, побывавших в Еттишаре в 70-е годы XIX века, даже записал подстрочным переводом звучавшие на городских базарах уйгурские песни, направленные как против китайцев, так и против «андижанцев», как аборигены Синьцзяна называли захвативших власть пришлых соратников Якуб-бека: «Из Пекина пришло китайцев, как звёзд на небе. / Андижанцы набежали, как лесные кабаны. / Каждый день они брали девственниц и / Отправлялись на охоту за красавицами. / Они забавлялись с танцующими мальчиками (имеются в виду «Bacha bazi», мальчики для гомосексуальных утех. – Прим. авт.), / Которых Святой Закон запретил».
Одним словом, внутренняя обстановка в государстве «Счастливчика» была напряжённой – большинство местного населения ненавидело как китайцев, так и людей Якуб-бека. Тот же Куропаткин обратил внимание на то, что солдаты в армии Бадаулета хотя и подготовлены лучше, чем провинциальные китайские, но их боевой дух «оставлял желать лучшего». А между тем империя Цин, задавив тайпинов, няньцзюней и другие мятежи во внутренних провинциях Китая, двинула к границам Синьцзяна войска, не уступавшие армии Якуб-бека по вооружению и превосходящие по численности.
Битва за стратегический плацдарм в Синьцзяне
Особенность Восточного Туркестана в том, что его основные заселённые оазисы отрезаны от Китая четырьмя сотнями километров труднопроходимой песчаной полупустыни. Ровно столько отделяет расположенные на самом востоке Синьцзяна уйгурские города Комул (Хами) и Баркуль от находящегося в провинции Ганьсу китайского городка Цзяоюйгуаня, где заканчивается самый западный участок знаменитой Великой Китайской стены.
Колодцы, расположенные на караванном пути через эту пустыню, позволяли единовременно провести из Китая в Синьцзян не более 600–800 человек. Для большего количества движущихся единовременно просто бы не хватило воды. Поэтому города-оазисы Комул и Баркуль («Хамийский оазис», как называли тогда этот район в России) были, по сути, плацдармами, позволявшими перебросить через пустыню мелкими частями и накопить на их территории большую армию. В случае потери такого «плацдарма» Синьцзян становился бы почти неприступен со стороны Китая – единовременный переход через 500 километров пустыни большой армии крайне сложен по причинам логистики, а походы мелкими отрядами в несколько сотен бойцов чреваты разгромом по частям.
Знаменитый русский путешественник того времени, а по сути, военный разведчик Николай Пржевальский на собственном опыте так описывал географию данного района:
«По своему положению Хамийский оазис весьма важен как в военном, так и в торговом отношении. Через него пролегает главный и единственный путь сообщения из Западного Китая в Восточный Туркестан и Джунгарию. Других путей в этом направлении нет и быть не может, так как пустыня пересекается проложенною дорогою в самом узком месте на протяжении 380 верст, да и здесь путь весьма труден по совершенному почти бесплодию местности. Справа же и слева от него расстилаются самые дикие части Гоби…
Таким образом, Хами составляет с востока, т. е. со стороны Китая, ключ ко всему Восточному Туркестану и землям притяньшаньским. Раз этот пункт будет занят неприятелем – вся китайская армия, находящаяся к западу, будет отрезана от источников своего снабжения, т. е. от собственно Китая…
Трудно сказать, почему притяньшаньские мусульмане, освободившись в начале шестидесятых годов от китайского владычества, не поняли всей важности стратегического значения Хамийского оазиса и не напрягли все свои силы, чтобы утвердиться в нём, как не сделал этого и умный Якуб-бек кашгарский, тем более что из Турфана ему было уже недалеко до Хами. А между тем, доколе описываемый оазис находился бы в руках инсургентов, дотоле китайцы ничего не могли б им сделать, несмотря на свое численное превосходство».
Попробуем объяснить то, чему в XIX столетии так удивлялся Николай Михайлович Пржевальский, – почему же все повстанцы Синьцзяна так и не захватили стратегический плацдарм «оазиса Хами», способный надёжно прикрыть их от Китая.
В действительности ожесточённая и многолетняя борьба за «плацдармы» Баркуль и Комул (Хами) развернулась сразу после начала в регионе антикитайского восстания. Для правительства в Пекине ситуация осложнялась тем, что в те годы дорога к этим синьцзянским «плацдармам» была перекрыта восстаниями дунган, китайцев-мусульман, в китайских провинциях Ганьсу и Шаньси. Поэтому небольшое подкрепление, чуть более тысячи солдат, сумело пройти к городам Комул и Баркуль лишь в феврале 1865 года, спустя 8 месяцев после начала восстания в Синьцзяне.
