Утром около девяти собирают этап. В тюремный дворик «Матроски» загоняют несколько зилков-автозаков, которые уплотняют арестантами в соответствии с маршрутом следования.
Глухой железный кузов грузовика разбит на пять отделений. На входе автозака предбанник с мягкими сидушками для охраны, от которого тянутся две длинные кишки из запертых железных клеток. В эти «голубятни» набивают человек по тридцать в каждую. Два отдельных стакана сбоку — тесные ящики с цельнометаллическими дверями и одиночными глазками. В них перевозят женщин, бээсников и лиц с пометкой в учетной карте — «особая изоляция».
Процедура посадки на борт следующая: возле машины называешь конвойному свои фамилию, имя, отчество, год рождения и лезешь в утробу контейнера.
Наша кишка утрамбована под завязку. Дышать трудно, легкие моментально заполняет сигаретный смог. Ребра давят локти соседей. Публика разношерстная. Группа скинхедов, на вид — пионеры, небольшого росточка, аккуратные, с по-детски серьезными лицами. Одеты в нежных цветов свитерки, за плечами школьные рюкзачки и с десяток зарезанных гастарбайтеров.
Парочка свежих коммерсантов: осунувшиеся уныло-хитрые лица с еще тлеющим вольным трепетом удивленно-понурого взгляда. Который постарше — в дорогом кардигане и очках тонкой диоровской оправы, второй — в белоснежном спортивном костюме олимпийской сборной, лет под сорок, натужно улыбается собеседнику.
Рядом с бизнесом примостился крепкий парень с ушлой физиономией. Его пальцы забиты перстнями — татуировки еще с малолетки, на вспухшем бицепсе, высунувшемся изпод накинутого на плечи пуховика, красуется синяя партачка «Крови нет, всю выпил мент».
— Есть курить? — спрашивает «олимпийца» тот, который в очках.
— Только «Кент».
— Нам татарам лишь бы даром, — с грустной ухмылкой комерс тянется за сигаретой.
— Ты же не курил, Саныч! Лучше не начинай.
— Выйду, брошу.
— Братуха, я угощусь? — запартаченный парень бесцеремонно сует синюю клешню в пачку.
— Меня вчера в новую хату перебросили, — сквозь кашель от никотиновой непривычки выдавил Саныч.
— Кто там? — поинтересовался «олимпиец».
— Мэр молодой и грузин, который Кума грузит.
— Так мэр же, говорят, дырявый.
— Поди там, разбери, кто пидор, кто сидор. Живет не под шконкой, ест со всеми.
— Саныч, ну, ты там поаккуратней, — морщится «олипиец».
— Витя, надо было аккуратничать, когда ты бухой по телефону разговаривал, — шипит побагровевший Саныч.
— Во-первых, фонарь все это. Ничего не докажут. Во-вторых, сейчас зачем обострять, если назад уже не отыграешь, — спокойно парировал Витя. — Кстати, к вам комиссия заходила?
— Какая?
— По «Матроске» страсбургская комиссия ходит. У нас уже была. Два дурака — один из Лондона, другой из Дублина. И переводчица. Где ее только поймали? Правильно переводит только предлоги и местоимения.
— Ты, конечно, изобразил им Байрона?
— Конечно, девочку отодвинули и минут сорок терли между собой.
— О чем?
— Да о спорте, в основном. Этот, который из Лондона, тоже на олимпиаде в Пекине был. То ли Джеймс, то ли Джон, мать его. Вертухаи дергаться начали, испугались, что на условия жалуюсь. Что я, Френкель, что ли?
— Ты бы лучше англичанину рассказал, за что Луговой секретным приказом Героя получил, — расплывается улыбкой Саныч.
— Чтобы вообще отсюда никогда не выйти?!
— Просто не было бурбона и телефона, — ворчит подельник.
— Заканчивай, Саныч, по-моему, все уже решили.
— Парни, а че говорить, когда к нам эти иностранцы придут? — вмешивается в разговор внимательно слушавший их «бескровный». — У нас английского никто не знает. Подскажите: че как.
— Тебе двух слов хватит, — усмехнулся «олимпиец». — Когда войдут, падаешь на колени, хватаешь оккупанта за штанину и орешь «хелп ми».
— А почему за штанину?
— Ты себя в зеркале видел? За руку схватишь — квалифицируют как нападение и умышленное втягивание России в международный конфликт. В лучшем случае — на карцер уедешь, в худшем…
— Не-е-е… мне на кичу без нужды, — блеснул молодой зэка зачифиренными зубами. — Вчера только оттуда.
— И как там? — с живым интересом встрепенулся Саныч.
— Как обычно. Крысы — свиньи, в первую же ночь в сумку залезли, всю колбасу потравили. Неделю одну сечку с бромом жрал. Умные, падлы. Молнию расстегнули, даже сумку не погрызли.
Возле решетки, держась худыми пальцами за прутья, стараясь сдерживать напор грузного соседа, жмется лысоватый арестант, закаленный «крыткои» интеллигент, давно разменявший отчаянье и страх на равнодушие и озлобленность.
Напротив него, через решетку, развалился обрюзгший прапорщик, словно девичью коленку, похабно поглаживая ложе «калаша».
— Что, старшой, кризис по тебе еще не ударил? — спросил интеллигент у конвоира.
— На тридцать процентов будут сокращать, — угрюмо пробурчал прапор.
— Тебя-то, надеюсь, не уволят, — усмехнулся зэка.
— Никого не уволят, у нас и так недокомплект. За эти бабки никто работать не хочет. Что я здесь забыл за двенадцать штук? Вон, омоновцы, меньше чем с десяткой со смены не уходят. А если прием какой, так вообще, грабь награбленное.
— Старшой, куда тебе в ОМОН?
— Лучше маленький ТТ, чем большое каратэ, — мент довольно похлопал по автомату. — Можно в пожарку двинуть.
— На пожарах мародерствовать?
— Хе-хе. На даче какого-нибудь олигарха в пылу-дыму буфет подломил — жизнь обеспечил, — мечтательно причмокивает прапор.
— Чего стоим так долго?
— С «девятки» двоих загрузят и поедем.
На стенах воронков граффити — явление редкое. Смотрится словно картина: под громадным репродуктивным органом, выцарапанным гвоздем каким-то дебилом, красивым почерком синего маркера и явно другой рукой приписка: «вертикаль власти».
Наконец подтянули зэков с «девятки». Первых двоих с мало что говорящими фамилиями закрыли в соседнюю кишку. Фамилия третьего пассажира ввергла этап в молчаливый ступор. Довгий! Конвойный шустро открыл дверь стакана, куда шмыгнула серая тень, прикрывая пакетом лицо от ощетинившихся колючими взглядами клеток. Через мгновение автозак захлебнулся разноголосым ревом проклятий и угроз в адрес бывшего начальника Главного следственного управления Следственного комитета при Генеральной прокуратуре РФ.
— Довгий, мразь, узнал меня?! — истерично звенело из глубины воронка. — Помнишь, я тебе говорил на допросе, что скоро сам будешь баланду хавать?! Тебя, тварь, еще не опустили?!
— Дайте мне эту суку. Я его голыми руками загрызу! — глушил истерику соседа мощный баритон.
