— Фактически через «Русское золото» отмывались деньги группировки. За крышу я вообще молчу. Короче, Таранцев с Генералом — с Олегом Пылевым — слегка разошлись во взглядах. И у Олега развилась мания, что Таранцев собрался его валить. Пыль решил действовать на опережение.
— Идею в «Шакале» подсмотрел? — Я вспомнил голивудский блокбастер, в котором оригинальный замысел покушения воспроизвели в мельчайших деталях. Меня поразило, что подобные виртуозные идеи воплощались и отечественными киллерами.
— Ты про машину? Даже не знаю. По-моему, фильм позже вышел. Ничего сложного. Взяли тонированную четверку, на подголовнике сделали крепление под «Калашников», чтобы высоту выставлять. Совместили видеокамеру с прицелом, картинка дистанционно передавалась на миниатюрный монитор. Больше всего возиться пришлось с электронным спуском. Справились. У меня специалист по этим делам от бога. Курок нажимало устройство, сигнал на которое поступал с пульта. Рассчитали оптимальный сектор стрельбы — вход в офис «Русского золота». Подогнали машину, выставили нужный уровень огня.
— Погоди, погоди, Таранцев же короткий, его за охранниками не увидишь.
— Верно, но когда они поднимались по лестнице, голова Таранцева буйком всплывала поверх широких затылков замыкающих секьюрити. Именно в этот момент я и должен был разрядить обойму.
— Что не срослось?
— Поставили тачку, взвели автомат, наблюдение — из другой машины. От монитора пришлось отказаться, не практично. Я взял бинокль, примотал к нему скотчем пульт и, дождавшись появления Таранцева в намеченной точке, нажал на кнопку. Не сработало. А так как в тот момент было слишком многолюдно, я решил разрядить автомат и забрать тачку вечером. Однако «Калашников» произвольно сработал через полтора часа: под очередь попал охранник «Русского золота», еще несколько случайных прохожих.
— Всех насмерть?
— Нет, охранника одного, других ранило. Кстати, знаешь, кто тогда у Таранцева начальником охраны служил?
— Кто?
— Золотов.
— Начальник Службы безопасности Президента?
— Он самый. Так что у Президента сейчас запросто мог быть другой охранник.
— Брось, ты ничего не путаешь.
— Все точно. Тогда Таранцева девятое управление охраняло. Самое любопытное, что эксперты так и не смогли установить, почему произошел сбой. Устройство смонтировали безупречно… Представляешь, привезли меня менты на место покушения, чтобы я показал, как оно было. Только к офису подъехали, вдруг, как ни в чем ни бывало, появляется Таранцев с сопровождением и точно так же поднимается по лестнице. Представляешь? Почти десять лет прошло — ничего не изменилось, подгоняй и расстреливай.
Солдат оказался приятным собеседником, азартным рассказчиком.
На тюрьме откровенничать не принято, любопытство не в почете, на лишние вопросы отвечают обычно косыми взглядами, ведь душа как роза — от паразитов спасается шипами. Алексей же с охотой предавался воспоминаниям, с равнодушием патологоанатома, без намека на бахвальство. Его откровенность лишена даже оттенка сожаления, а надгробные плиты, из которых вымощены его девяностые, он не цементировал цинизмом. Между многочисленными надгробиями живым изумрудом сочной кладбищенской травы сверкала семья Солдата. Алексей писал домой каждый день и почти каждый день получал письмо или открытку от жены. У Шерстобитова двое детей: дочь трех лет и сын — шестнадцати. Как-то Леша с гордостью показал домашние фотографии. Больше всего было супруги — красивой, породисто яркой, с открытым, выразительным, но уставшим лицом, что однако лишь подчеркивало ее обворожительность. Показалось, что раньше я ее где-то видел. Но это видение я списал на тюремное дежавю — хронический недуг большинства арестантов.
— Сколько ей лет, — спросил я, любуясь фотографией.
— Тридцать два.
— А тебе?
— Сорок.
— И чем жена занимается?
— Журналистикой.
— Как держится?
— Молодцом. Она умница, — впервые дрогнул нерв в лице Солдата.
— А это что за пейзаж? — резко сменил я тему, ткнув в фотографию с одинокой почерневшей банькой на фоне мачтового сосняка и бирюзовой заводи.
— Незадолго до посадки купил. Не успел построиться.
— Далеко?
— Триста от Москвы, на Волге, — в глазах Алексея блеснула путеводная звезда длинного тернового пути.
Она, дети да банька в разливе — призрачное, жгучее, желанное счастье Леши Солдата.
…Тома уголовного дела — чтиво сокровенное, обычно его стараются оберегать от посторонних глаз, ведь там изнанка биографии, обильно замаранная местами где кровью, где подлостью, где жадностью и прочей человеческой гнилью. Это компромат, гири на ногах, что тащат арестанта в водоворот Уголовного кодекса. Шерстобитов и здесь удивил, спокойно предложив почитать его собрание сочинений.
Десятки имен, погремух, разрозненные обрывочные эпизоды бандитских девяностых не имели к Солдату никакого отношения и требовали предварительного владения материалом.
— Что за непонятные истории и герои у тебя тут мелькают?
— В смысле?
— Ну, например, — я наугад раскрыл первый том. — «Буторин (Ося), Полянский М.А., Полянский Р.А., Усачев, Васильченко — 22 сентября 1998 г. в Москве убийство Мелешкина, покушение на Черкасова, Никитина и др. лиц»?
— Это эпизод «ореховских». Не помню подробностей. Знаю, что валили комерса — Черкасова, остальные под раздачу попали. Полянского, Усачева, Васильченко уже осудили, а Ося со вторым Полянским сейчас в Штатах, сидят. Их в десятом году должны выдать России. Но Ося сюда точно не вернется, скорее, там в тюрьме зарежет соседа и раскрутится еще лет на дцать. Сюда ему никак нельзя.
— Почему?
— Во-первых, ему здесь пожизненное корячится. Во-вторых, на Осе кровь воров, значит, петля.
— Ося — это вообще кто?
— Сергей Буторин — лидер ореховских.
Целых полтома посвящено отечественным и греческим паспортам Солдата на разные имена и гражданства. Вскользь упоминалось офицерское прошлое Шерстобитова, награждение его орденом Мужества.
— Слышь, Алексей, ты и Афган застал?
— В смысле? — насторожился Солдат.
— Орден-то за что дали?
— А, орден, — отстраненно протянул Шерстобитов. — Да, было дело…
Не стал Леша вдаваться в подробности, что высокой государственной награды он удостоен за поимку серийного насильника преступника, я об этом вычитал в газете.
Самое оживленное место в камере — стол. Суета возле него не прекращается ни на минуту. Одни едят, другие играют. Устойчивый шахматный тандем составляли Бадри и Паша. Шенгелия не многословен, говорил на тяжком выдохе, с очень сильным грузинским акцентом. На его долю выпала нелегкая роль. С одной стороны, он должен держать привычный ему фасон преступного авторитета, этакого грузинского Аль Капоне города Питера, с другой — мириться с неблаговидной ролью главного свидетеля обвинения — опорой-надеждой милиции и прокуроров в борьбе с «ночным губернатором» Северной столицы Кумариным. Душевный коктейль — омерзительный на вкус и тошнотворный по реакции — оказался противопоказанным Бадри еще и по здоровью. Он горел изнутри, заметая пепельным тленом восковое лицо с жидкой порослью бороды. Поднявшись на черном, он поставил на красное. Сотрудничество с органами за обещанную свободу, за прощение грехов и усиленную пайку — диагноз страшный и неприличный и по понятиям, и по заповедям. И хотя масть не советская власть, может поменяться, Бадри очень не хотелось слезать с блатной педали.
