— А ты попробуй конспектировать.
— Во! Точно! Только писать ломает.
Над дверью зажглась лампочка. Начался вечерний обход. В камеру вошел «мальчик-девочка».
— Все в порядке, — привычно играя желваками, отчитался Олег.
— В шахматы играете? — обратился я к сокамерникам после ухода вертухаев.
— Давай, Вань, сыграем, — откликнулся Кумарин.
Пройдя школу кандидата в мастера по шахматам Френкеля и отточив свое зачаточное мастерство в постоянных турнирах с его подельником Шафраем, я был более чем уверен в своих силах. Первая партия оправдала мои ожидания. С потерей коня вскрыл оборону зарокированного короля и, страхуясь офицером, ловко поставил мат ферзем.
— Да, красиво, — покачал головой Сергеич, явно прикидывая про себя, где он дал маху.
Расставляя фигуры под следующую партию, я соображал, как мне ее аккуратно слить. Выигрывать два раза подряд невежливо. Но на четвертом ходу я осознал, что широкие жесты здесь неуместны. Игру полностью вел Кумарин, переводя всякую мою угрозу в собственное развитие. На двадцать шестом ходу Сергеич изящно обездвижил моего белого коня в перекрестья черного коня и офицера.
Остатки надежды на подлинность моего предыдущего мата окончательно разбились о безжалостный проигрыш в последующих двух сражениях. Чтобы не пасть в собственных глазах, мне оставалось только предложить прерваться на перекус. Но поиграть больше в тот вечер не удалось. Сергеича выбил из колеи очередной сердечный приступ. Подкошенный, он свалился на шконку, задыхаясь, схватился рукой за грудь. Олег отработанным маневром метнулся к железному ящику, выхватил флакончик валокордина и передал Кумарину.
— У него это постоянно, — шепнул Олег, заметив испуг на наших лицах.
На вид Владимиру Сергеичу лет сорок, глаза сияют задором тридцатилетнего, отменная выправка в его реальных пятьдесят два года говорит о щедром наследстве чемпионской молодости, спортивном образе жизни и умеренности в еде. Все это с трудом укладывается в представление о трагических последствиях покушения на Кумарина в девяносто четвертом. Тогда его спасло лишь то, что он сам вел машину, поменявшись с водителем местами. Киллеры расстреляли водителя, по ошибке приняв его за Кумарина. Двадцать дней Сергеич пробыл в коме. Раздробленную автоматным свинцом правую руку спасти не удалось. Из семи пуль, застрявших в теле, извлекли только пять. Одна засела в сердце — побоялись трогать, другую не нашли, и спустя время она свинцовым камушком прибилась к десятисантиметровой культе. Правую почку и половину легкого пришлось удалить. Следствием покушения стали два перенесенных инфаркта и постоянные операции.
Торс сокамерника, разменявшего шестой десяток, похож на статую Зевса, попавшую под руку вандалам. Тяжелое анатомическое литье груди, пресса, плеч раздирали зарубины шрамов и сколы от пуль, на спине зияла выбоина величиной с ладонь.
Ни увечья, ни инфаркты, ни постоянные приступы боли не дали Кумарину послабления в передачах. В диетических и дополнительных продуктах ему было отказано с издевательской формулировкой, что инвалидность не нашла своего официального подтверждения. Для успокоения своей железобетонной совести администрация выписала сидельцу двести граммов вареной пластмассовой говядины, извлеченной из стратегического запаса страны на случай ядерной войны, три стакана порошкового виноградного сока и три шленки водянистой манки в неделю. Оснований для перевода Сергеича на больничку для медицинского обследования и лечения милицейские лепилы не нашли. Все это значило только одно — увидеть Кумарина на суде живым Генеральная прокуратура не планировала. Исповедуя принцип «не дождетесь», Сергеич без тени уныния переживал и боль, и гонения.
— Господь посылает испытания каждому по мере его сил, — часто приговаривает он, левой рукой творя крестное знамение перед иконой Казанской Божьей Матери.
…На прогулку вывели рано, часов в девять. Жура остался в хате досыпать. Мороз градусов под двадцать, пробирало до костей. Олег, как ни в чем ни бывало, оголился до пояса и быстрым шагом принялся утаптывать периметр.
Олег Ключников один из тех, для кого тюремный фитнес служил не защитой от нездоровья и стресса, а выплеском того же самого стресса, своего рода гонка, представлявшая, как и любая гонка, угрозу для организма. Белесое подлохмаченное тело Олигарха имело рельефные руки, прорисованную грудь, узкие сутулые плечи и небольшой, обрюзгший живот. Сгорбленная спина усеяна большими и поменьше фурункулами — дерматическим эффектом то ли нарушенного обмена веществ, то ли обнаженки на свежем воздухе.
— А чего не бегаешь, Олег? Замерзнешь ведь, — столь странная процедура спортивного топтания была для меня в новинку.
— Бегать не могу, у меня колени начинают болеть, — пояснил Олег сведенной градусами челюстью и пришпорил шаг.
Не поспевая за Олегом, мы не спеша разминали ноги под музыкальные громыхания динамиков. Я рассказал Сергеичу про Бадри. Вместо ожидаемой ненависти к человеку, чей оговор стал приговором, обеспечившим Сергеичу тюрьму по крайней мере, года на два, Кумарин выразил лишь презрительную жалость, слегка окрашенную брезгливостью: «Это как надо опуститься, потерять все человечье, чтобы разменять душу и совесть на милицейские пилюльки с бараниной».
— Ты на Серегу особо внимания не обращай, заботятся менты обо мне, людишек в пригляд суют, — улыбнулся Кумарин. — И про свою делюгу не распространяйся. Кстати, на будущее, учитывая местное аудио-, видеослежение, между нами он будет называться Птицей.
Когда вернулись в хату, Серега пил кофе в прикуску с колбасой под визги Муз-ТВ.
— Дай сюда пульт, — с наигранной серьезностью потребовал Кумарин.
— Кому? — буксанул Жура.
— Старшим в дому, — отрезал Сергеич, забирая пульт.
— А кто у нас в хате старший?
— У кого пульт, тот и старший, — мирно улыбнулся Кумарин, переключая экран на новостные выпуски.
— Давайте Муз-ТВ или MTV посмотрим. — Серега не терял надежды вернуть утраченную инициативу.
— Посмотри, Сереженька, я же не против. Мы будем смотреть новости, а ты смотри Муз-ТВ, — рассмеялся Сергеич и тут же схватился за сердце. — Не могу смеяться, больно.
— Вот скажите, сколько можно новости эти смотреть, — распалялся Жура.
— Много ты понимаешь, тупая лошадь, — боль стягивала улыбку в гримасу, смех — в тяжелый хрип.
— Дядя, я такие вещи только от тебя терплю, если бы кто другой, то я б давно уже по сто пятой раскрутился.
Неожиданно растворились ворота камеры. На пороге торчало четверо лягушачьих рыл во главе с «пятнадцатилетним капитаном».
— Че случилось, братуха, — прервал заминку Серега.
— Холодильник освобождаем и выносим! — потребовал капитан.
— А мы с чем останемся? — возмутился Олег.
— Завтра напишите заявление на аренду холодильника, руководство рассмотрит.
