Сегодня удалось даже погулять. Правда, дворик достался с высокой решеткой — не зацепиться руками, а так на решке можно и подтягиваться, и качать пресс. Пришлось ограничиться отжиманиями и жалким подобием бега. Очень жарко, невыносимо душно, поэтому раздеваешься до пояса. Чтобы не дышать грязной пылью, арестанты приносят с собой на прогулку литров по двадцать воды в пластиковых бутылках и поливают ею горячий бетон. Польза от этого невелика, парилка из финской становится русской. Тяжелая горячая влага поднимается липким паром. Но, как говорится, здесь так заведено.
Бег — замечательный способ предаваться размышлению. После двух-трех кругов сознание ловит какую-то напряженную, но ровную, несбивчивую волну, и мысли полностью уходят из реальности. Бежишь ты — бегут твои мысли, и если ноги упираются в стенку, а глаза в проволоку, то мысли не заковать и не заточить.
За долгие тюремные месяцы организм и психика наработали новые рефлексы и удовольствия. Бег, пожалуй, самое желанное, но редкое. Если с пробежкой получается хотя бы раз в неделю, считай — повезло. Все дворики размером пять на пять метров, и, как правило, гуляем всей хатой — не разбежишься. Но иногда случается, что идешь на прогулку один, вот тогда праздник.
Рефлексы, привезенные с «девятки», пугают меня самого. Прав был академик Павлов, с лампочкой он угадал. Жаль, не было в его лабораторном распоряжении такого подопытного материала, как зэки с 99/1, куда бы дальше продвинулась отечественная физиология.
Первую неделю на общей «Матроске» я, к удивлению вертухаев, при остановке возле хаты непроизвольно закидывал руки на стену. Но это ерунда, отвык, справился быстро. Теперь о лампочке. После моего переезда прошло больше месяца, но я до сих пор не могу спать по утрам. На «девятке» режим соблюдался жестко: в семь утра включали свет, в этот момент ты обязан встать, одеться, заправить шконку и лишь в таком виде кемарить до проверки. В противном случае цирики начинали остервенело стучать в тормоза, угрожая карцером.
На «Матроске» подобная форма «пресса» не применяется. Но и здесь я просыпаюсь, как только вспыхивает утренняя лампочка, и как бы ни хотелось спать, не могу заснуть. Подсознание ждет ударов в тормоза и воплей вертухаев. Чтобы снова отключиться, приходится встать, одеться, заправиться. Сокамерники относятся к моим подъемам как к чудачеству, с соответствующей иронией.
Ровно в девять выводят из камеры. На продоле уже маются судовые. Народу много — знакомые-незнакомые. С карцера подняли Костю Братчикова, куда он уехал за литр коньяка, который чудом сумел протащить на «шестерку».
— Как сам? — участливо интересуюсь я. — Как на киче?
— Нормально, — усмехается Костя. — Только очень сыро и вонь ужасная с дальняка. Химия не спасает.
— А еще там крысы здоровые бродят, — хохотнул Саня Белокопытов, который, по мнению следствия, был на руле, когда исполняли зампреда ЦБ Козлова.
— Да ладно тебе, — зашепелявил Братчиков. — Они добрые. Я с одной даже разговаривать пробовал.
— Ну и как?
— Понимать понимает, но молчит, сука серая.
Среди судовых, помимо банды Френкеля, я узнал только Салимова.
Остальные держались скованно и по отдельности. Один показался мне очень знакомым: короткого роста, с огромной головой и ушами на уровне плеч, в обтягивающей футболке.
— Кто это? — спросил я Френкеля, самого компетентного в подобных вопросах.
— Не знаю. Меня вчера к нему из карцера определили. Говорит, что два месяца как с воли заехал по мошенничеству в сфере компьютерных технологий. Думаю, что под меня, специально обученный.
— Слышь, мы с тобой нигде не встречались? — окликнул я парня.
— Нет, — тот уверенно мотнул головой, продолжая глупо улыбаться.
Отсидев пятнадцать суток на голодовке, Френкель заметно сдулся в размерах.
— Все еще голодуешь? — спросил я банкира.
— Вчера, как подняли, покушал. Вернусь на кичу — продолжу.
— Должны вернуть?
— Сегодня-завтра. Мне в общей сложности семьдесят пять суток карцера выписали.
— Тебе, я смотрю, только на пользу.
— Ну, да. Я на тюрьме после заезда набрал восемь кило. Представляешь, за две недели голодовки похудел ровно на те же восемь…
С шестого корпуса нас повели на сборку. По пути Братчиков рассказывал о своих почти бендеровских злоключениях. Суд присяжных оправдал Костю по заказу двух 105-х, но, зная, что против него в загашниках у ментов ждет своего несколько 159-х, счастливо освобожденный заскочил на десять минут домой за документами-билетами и рванул в аэропорт. Через полчаса у него на адресе была уже группа захвата…
В Эквадор Костя предусмотрительно добирался через Украину, путая следы. О Латинской Америке Братчиков вспоминал со страстной грустью и злостью на самого себя. За полгода он там неплохо устроился, осваивая отечественные накопления. Получил вид на жительство, очаровывая аборигенов деньгами, а аборигенок светлой кожей. Но вот приспичило же «белому господину» нанести бизнес-визит в Соединенные Штаты. В консульстве США приняли документы, заверив в отсутствии препятствий для получения визы. Однако на следующий день Костю попросили явиться в консульство для разрешения некоторых формальностей. Кто мог предполагать, что «некоторыми формальностями» оказались трое бледнолицых с табличками “Interpol” на лацканах пиджаков. Братчикова определили в пересыльную тюрьму, где он должен был дожидаться решения местного суда об экстрадиции. Удача предстала в лице индейца-вертухая, который предложил организовать побег, точнее сказать, за три тысячи долларов вывести за ворота тюрьмы. И Костя согласился, да адвокат убедил, что суд за отсутствием оснований не даст разрешения на экстрадицию, и Братчиков завтра же будет отпущен. Но завтра самолет с Костей на борту летел уже в Европу, где беглеца передали фээсбэшникам. Из Шереметьева Костю приземлили сразу на «шестерку».
— Дурак я, дурак. Надо было сразу политического убежища просить, — сокрушался Братчиков.
В автозак «шестерку» загружали последней. Голубятни битком набиты, один стакан заперт, в другом, приоткрытом, сидела цветущая Лиана Аскерова, похудевшая и помолодевшая. Сразу за решеткой голубятни, в утрамбованной арестантской массе я наткнулся на Шафрая.
— Слышал, Боря, тебе тоже карцера выписали?
— Две недели, представляешь? Сволочи! В будни еще туда-сюда, а в выходные тоска жуткая, под радио чуть с ума не сошел… Я через суд кур вареных затянул, но холодильника же нет, они у меня на следующий день и стухли. Вонь на весь этаж, выкинуть-то можно только на следующий день. Короче, весело. Дней через пять вызывает Романов: извиняться пришел, свидетелей привел. Я говорю, сколько можно издеваться? Нужных вам показаний я на Френкеля все равно не дам. Стар для таких фокусов. Романов в ответ: «Хорошо, подумаем, просьбы есть еще?». Я ему говорю, что четыре месяца не могу палочки ватные со склада получить, серные пробки в ушах, отит и все такое. Он смеется, гад, мол, многого хотите, уж выбирайте или карцер, или палочки.
