Не оставляет сомнений, что Грабовой, де-юре возглавляя эту схему, в реальности лишь ее зиц-председатель. Бесталанный, бестолковый, с явными психическими отклонениями, которые не позволяли ему понять замысел и конечные цели возглавляемого им предприятия, и при этом искренне или не совсем заблуждающийся относительно своих способностей и отведенной ему роли. Короткий словарный запас, механическая штамповка фраз, неоднократное проигрывание, словно заученного, откровенного бреда наталкивали на мысль, что в мозгах Грабового бесцеремонно поковырялись, что-то повырезали, что-то подвыпрямили. Я всегда более чем скептически относился к возможности зомбирования людей, так же скептически, как мы относимся ко всему, с чем никогда не сталкивались. Но Грабовой вел себя словно короткая, заторможенная и зацикленная программа. Изо дня в день он лежал на шконке, или бессмысленно перебирая процессуальные бумаги, или уставившись в молитвослов. Спал не раздеваясь, мылся редко, бреясь при этом каждый день. Питался дважды в сутки. Может ли нормальный человек не вставать с кровати по шесть часов кряду? А лежать двадцать часов из двадцати четырех? (Во имя чистоты эксперимента специально засекал.) Кроме этих занятий, за исключением свиданий с адвокатом, его больше ничего не интересовало. Он не читал газет, не смотрел новости, не писал писем. Социальный труп, овощ с человеческой грядки. Но зачем этого бедолагу посадили в тюрьму, выписав ему одиннадцать лет, обычно даваемых за несколько трупов? За то, что развел несчастных матерей на десятку зелени, пообещав воскресить погибших детей? Чушь! О таких, как Грабовой, говорят — ни украсть, ни покараулить. Да и цена вопроса явно не натягивает на столь суровый срок.
Грабового использовали жестоко и в черную. Кто-то привез его из Средней Азии, сделал вождем-учителем-целителем, создал партию, закачал денег, выдвинул в президенты, а потом списал его на берег. Возможно, Гриша не оправдал надежд, возможно, ему перегрели мозги и выкинули, как испорченный компьютер. Возможно, чекисты, удивленные политическим размахом движения со столь одиозным лидером, а заодно и нездоровым интересом последнего к ядерным объектам страны, решили пустить «Другга» под зачистку в рамках борьбы с «оранжевой чумой». Или, может, Грабового-политика решили выдержать в тюрьме, как выдерживают коньяк в дубовых бочках?..
Из суда вернулся Костя Братчиков. Несмотря на пятницу — короткий рабочий день, — в хату его подняли поздно вечером. Поскольку пятницу он посвящал голодовке, перенятой от бывшего соседа по 99/1 Квачкова, то, отказавшись от ужина, Костя сразу перешел к изложению тюремных новостей.
— Половинкин на кичу уехал на десять суток.
— За что?
— Ни за что. У него при шмоне потребовали отдать зажигалку, так он ее об пол разбил. Я его утром на сборке встречаю, злой, глаз подбит.
— Мусора подмолодили?
— Ага. В Мосгоре. Там вчера такие крики стояли. Судья удалила Френкеля до оглашения вердикта, ну, и пацаны тоже отказались подниматься в зал. Местная конвойка отказалась применять силу, подтянули семерых ментов с Петровки, все не ниже капитана во главе с полковником. Сначала полкан зашел в бокс к Половинкину: «Сам пойдешь?» Тот в отказ. «Тогда п… тебе». Дальше Половинкин рассказывает: «Я до пояса разделся, чтобы суки за одежду не скрутили, стакан узкий — с тылу не обойдешь, можно бодаться. Били профессионально, аккуратно, но очень больно. Опустили почки, отбили яйца, несколько раз роняли на ступеньки, когда тащили на третий этаж… Глаз подбили случайно ботинком, когда месили на полу в подвале. Затаскивают, значит, полуголого в зал, закидывают в аквариум. В этот момент из совещательной комнаты высовывается присяжная, узнать, что за шум. Майор с криком «Закрой дверь, сука» бросается ей навстречу… Надо было маслом растительным обмазаться. Хрен бы они меня взяли…» Короче, Половинкин по тяжелой, ссытся кровью, но голодный, просил в понедельник колбаски ему захватить.
— Как Прогляда?
— Макс биться не стал. Мусора его за руки, за ноги и в зал суда.
— Это же полный беспредел! Это нарушение прав человека! — возмутился с «пальмы» Грабовой.
— Мне Харыныч такую историю рассказал, — засверкал глазами Братчиков, не обращая внимания на митинговые заклинания лжепророка.
«Харынычем» Костя ласково называл бывшего сенатора от Калмыкии Левона Чахмахчана, которого закрытым Лефортовским судом за получение взятки окрестили на девять лет колонии, его зятя-подельника — на восемь. В Мосгоре Чахмахчан сидел в одном стакане с Братчиковым, делясь впечатлениями от Лефортовского централа, где Харыныч был прописан. Рассказывал Чахмахчан следующее:
— Сидим мы втроем: я, какой-то коммерсант и какой-то бээсник, шконки одноярусные, голова к голове, чтобы видел вертухай. Днем нас водили в душ. Я днем сплю редко, а тут после бани вернулся распаренный, только прилег и сразу отрубило. Просыпаюсь, гляжу: один сосед спит, а второй — бледный, с осатанелым лицом сидит между нами, повернувшись лицом к тормозам, в руках держит заточку и весь трясется. Я решил, что он меня собрался резать. «Подожди, — говорю ему тихо. — Давай поговорим». А парень только еще крепче сжимает заточку и на спящего третьего косится. «Не надо, — снова говорю ему. — Это минимум еще восемь строгого. Подумай, стоит ли того».
«Тогда я ему глаза выколю», — наконец изрек коммерсант. Я вздохнул с облегчением. Разговор пошел, аффект прошел. Слово за слово — выяснилось: пять лет назад парень с женой и сыном вернулись с отдыха из Индии. С собой везли для себя и в подарки шмотки да сувенирку. На нашем таможенном контроле их принимает майор якобы за контрабанду и прямиком в изолятор на северо-западе Москвы. Раскидали по камерам, несколько дней прессовали — вымогали бабки. Жена была уже на шестом месяце беременности, прямо в ИВС на второй день случился выкидыш. Жалобы, обращения по инстанциям с требованием наказать беспредельных мусоров, естественно, оказались тщетными. Все ответы и отписки с одной кальки: «в ходе проведенной служебной проверки…указанные обстоятельства не нашли фактического подтверждения». Спустя годы парень заехал в Лефортово по экономике и в нашем соседе узнал главного опера, который пять лет назад руководил всей этой зверской экспроприацией… Следующим утром меня забрали в Мосгор. По возвращению, боюсь, что одним ментом станет меньше или одним инвалидом больше, уж с таким редким нетерпением коммерсант ждал моего отбытия.
— Сериальные страсти! — бесстрастно заметил Латушкин.
— Во-во. Если бы это не Харыныч рассказал, я бы тоже не поверил… Или поверил. В тюрьме все правда, — Костя раздумчиво достал из привезенного пакета несколько газет и передал их Латушкину. — Андрей, там в «МК» про вашего Бульбова пишут. Его жена уже Вову грузит.
— Началось! — пробежав коротенькую заметку, изрек бывший гендиректор «Гранда» с благородным злорадством. — Спекся Бульбов! Он же с самого начала заявил, что один сидеть не будет. Если не вытащат, то всех сдаст. Что ж, надо отдать ему должное: слово офицера — слово чести.
— А что там за беда? — поинтересовался Костя.
— Да Витя Чиркесов со своим ФСКН решили подмять под себя трафик кокаина в России. Пришли к ВВП, мол, так и так, если не победить, то возглавить. И отжали они под это из бюджета государственного аж триста миллионов долларов. Крутил-вертел всем этим непосредственно Бульбов. Его и приняли, когда он из Эмиратов прилетел со специфических переговоров. Фэбосы, которые его в аэропорту оформили, обалдели. Он же как витрина ювелирного: в рыжье, брюлах, котлах, бешено дорогущих. Спрашивают: «Откуда и по какому поводу такая красота?» Бульбов им искренне-удивленно: «Я же по заданию партии… Мне что, на встречу с наркобаронами в погонах и в фуражке?»
