– Думаю, есть, – Мистина кивнул. – Я не хотел тебя пугать, если это тебе самой не пришло бы в голову, но если Благожит так и поступит, я не удивлюсь. Ну, то есть попытается.
– И что мы будем делать? Просить талей?
– Да. Придется самим тоже дать заложника. Пожалуй, Острогляда мы на это сумеем уговорить – ему не в первый раз, а к тому же он и сам хочет поскорее оказаться там же, где голова его сына… Бедняга!
Мистина вздохнул с искренним сочувствием, обычно ему не свойственным. Он сам целых девять лет ждал, пока у него появится сын в законном браке; теперь таких сыновей наконец-то стало двое, радость смягчила его железное сердце, и он с необычной живостью понимал, какую боль должен ощущать отец, потерявший сына, который едва-едва вышел на свою жизненную дорогу.
– А еще я отослал с бужанами моего Теменца, – продолжал Мистина. – Когда мы пошлем к Благожиту весть, что уже на подходе, Теменец встретит нас на последнем ночлеге и расскажет, чего ждать. Если Благожит не распустил ополчение и собирается с нами воевать, это уж он сумеет заметить.
И теперь они сидели у костра посреди спящего стана и ждали. Тех троих отроков, кого княгиня отправила к Благожиту с предупреждением о приезде, дреговичи могли задержать. Или даже убить, если все совсем худо. Неприметный паробок из малой дружины Чудислава имел куда больше надежды уцелеть и сделать свое дело.
– Так или иначе, – негромко сказал Мистина, глядя в огонь, – если он не придет, это тоже будет кое-что значить.
Ночь понемногу катилась к концу. Телохранители, посменно бодрствуя с господами по одному, зевали и подбрасывали дрова в костер. Пламя освещало белые пологи ближайших шатров, спящих на земле оружников, с головой завернутых в плащи и вотолы. Везде вокруг себя Эльга видела эти знакомые фигуры, поношенные черевьи, потрепанные обмотки, щиты под головами, рукояти положенных поближе топоров. Разнообразное похрапывание возносилось к звездам. И Эльга, глядя на это все, молча просила богов, чтобы завтра эти мужчины, молодые и зрелые, не полегли на эту же землю мертвыми и ранеными.
Уже дважды сменились дозоры вокруг стана. Подходя доложиться, десятские бросали на княгиню любопытные взгляды: было ясно, что она и воевода чего-то ждут. Эльга поглядывала на Мистину: его лицо оставалось спокойно, но наверняка он уже знал, что они будут делать, если Теменец так и не появится.
Но вот на третьей страже, когда Эльга с тревогой ловила в небе первые признаки того, что чернота ночи блекнет, из тьмы за шатрами появился оружник нынешней стражи, в кольчуге и шлеме, а с ним худощавый парень в простой серой свите.
– Простите, что долго, – подойдя, он поклонился Мистине и Эльге, сжимая в руках загодя снятую шапку. – Ждал, пока все там улягутся, потом пешком шел.
Вид у Теменца был бодрый и приветливый – Эльга с облегчением улыбнулась, уже видя, что он не принес дурных вестей. С продолговатым скуластым лицом, выступающим носом, коротко стриженными светлыми волосами, отрок лет двадцати ничем не выделялся среди таких же отроков – хоть бужанских, хоть деревских, хоть киевских. Когда-то его младенцем нашли у воеводских ворот и отдали челядинкам на воспитание, сочтя случайным отпрыском кого-то из Свенельдовых оружников. Подрастая, подкидыш-теменец
[28] внешнего сходства ни с кем вроде бы не обнаружил и никто его своим не признал, однако рос он смышленым и преданным. А Мистина умел ценить таких людей, даже если человек знал свой род не лучше любого пса.
– Рад, что ты невредим, – улыбнулся Мистина. – Садись и рассказывай.
Усевшись на кошму у ног воеводы, Теменец принялся рассказывать. В Хотимирле он, как и Чудислав с другими бужанами, провел уже почти три седьмицы и разобрался, что там к чему. Благожит распустил собранное войско почти сразу, как Святослав ушел на Горину, и дреговичи не ждали возвращения киян ранее зимы. Весть об их скором появлении произвела больше испуга и смятения, чем боевого пыла. Никаких приготовлений к сражениям не видно, Благожит намерен принять гостей и позволить им начать переговоры. Было ясно, что князь дреговичский изрядно упал духом.
– Были там древляне, Коловей Любоведович с десятком отроков, с ними Далята Величарович, что хотел тоже к Благожитовой дочери свататься. Да как мы приехали, только два дня их видели – потом сгинули они ночью, ровно мары унесли. Благожит сам дивился и досадовал.
Мистина выразительно глянул на Эльгу. Если Коловей бежал, не желая встречаться с русами, значит, на защиту Благожита не надеялся, и это было хорошо. Но что, если он отправился за своими людьми – теми двумя сотнями, которые только чудом не добыли голову Святослава?
Но это опасение приутихло, когда рассказ дошел до смерти Людомира. На изумленные восклицания Эльги из своего шатра выполз на четвереньках заспанный Святослав, пробурчал что-то вроде «а чего меня не позвали?» и тоже сел слушать. Эльга умолкла и даже зажала себе рот ладонью, будто боялась спугнуть такую неимоверную удачу. Лишь бросала вытаращенными глазами изумленные взгляды на Святослава, будто говоря: а ты меня своей незадачливостью попрекал! Сперва Благожитов единственный взрослый сын погиб в сражении, а потом боги на глазах у Благожитовой княгини одним ударом сгубили и самого сильного, самого опасного для руси союзника древлян и дреговичей! Было еще темно, однако в глазах Эльги небосклон уже оделся золотым светом счастья. Казалось, сами боги распахивают объятия навстречу русам.
В разговорах обо всем этом они дождались рассвета. Мистина уговаривал Эльгу пойти поспать перед непростым днем, но от возбуждения она все равно не смогла бы заснуть.
Сморило ее лишь на рассвете, когда волнение улеглось. Утром приехали назад трое гонцов, а с ними посланцы Благожита: Гордина и Родим. Благожит согласился на обмен заложниками и прислал своего вуйного брата. Гордина остался в стане, а в Хотимирль отправился Острогляд. Он оделся в кавадий пестрого шелка, показывая свое богатство и знатность, но вывернул его швами наружу – как напоминание о недавней смерти сына. Нарядная одежда в сочетании с мрачным и полным решимости лицом боярина производила впечатление суровое и даже диковатое, и провожатые косились на него с опаской.
Вслед за тем стали собираться и кияне. Свернув стан, доплыли до Кокуриной веси, высадились. Там ждали на берегу Благожитовы отроки с двумя конями – для Эльги и Святослава. И шествие, подняв красный стяг «большого сокола» и пять серых «малых соколов», тронулось по памятной русам лесной дороге к Хотимирлю, который им в первый раз так и не привелось повидать.
Святослав с гордым и невозмутимым лицом сидел в седле, шагом следуя за гридями и знаменосцем. Несмотря на уговоры матери, он так и не надел шелковую сорочку или нарядный крашеный кафтан, как подобало бы князю. «Я в печали!» – отрезал он, имея в виду, что должен носить «горевую сряду» и по отцу, и по Божатке, своему родичу. Это была достойная причина отказаться от цветного платья. Но взабыль его мутило при мысли о яркой одежде – такой, какая ввела древлян в заблуждение и приманила к Божатке смерть, предназначенную для самого Святослава. Казалось, надень он красное – и смерть ринется на него, будто коршун на добычу.
