– Перед богами родными клянусь! – Благожит обернулся к идолам. – Да не примет мать-земля кости мои, ежели лгу! Чтоб мне со свету сгинуть! Не дайте мне божечки доброй смерти! Чтоб меня немытого зарыли, как пса!
Запасом клятв Благожит обладал основательным, но Мистина слушал одним ухом, ибо в правдивости его уже не сомневался и так. Обе стороны были равно поражены встречей, но кияне одержали победу – хозяин приносил им клятвы своей невиновности, а не наоборот. Сам того не ведая, Благожит помог им положить достойное начало переговорам, которые легкими быть не обещали…
* * *
В обчину к Хотимирову очагу русы входили, уже получив клятвы дреговичей о нежелании причинять им зло. Но понадобилось немало времени и разговоров, чтобы Благожит и его ближники уяснили истинный ход событий.
– Метили не только в нас, – разъяснял хотимиричам Мистина, который сейчас наконец-то сам начал понимать все от начала до конца. – Людомир и древляне пытались одной шапкой накрыть двух зайцев. Они разорили нашу твержу, а виноватыми выставили вас. Они знали, что мы этого дела так не оставим и разразится война. И тогда уже вам пришлось бы выбирать, под чью руку идти – Киева или Волыни. И Людомир надеялся, что выберете вы его – с ним у вас корень общий.
– Да чтоб земля не приняла его кости! – только и мог поначалу ответить Благожит, забыв, что тело Людомира было отправлено за огненные ворота при посредстве его собственной жрицы, мудрой Толкун-Бабы. – Чтоб на него Перун молнию повернул! Как он меня обманул – чтоб боги обманули его… весь его род! Чтоб так на его чад позор лег, как он меня опозорил!
Но одними проклятьями мертвецу исчерпать дело было нельзя. Слишком много крови пролилось, слишком много людей лишилось живота, слишком много урона нанесено родовой и княжеской чести.
Поначалу Хотимиричи были в затруднении, куда посадить Эльгу. На общих праздниках для жен отводилась левая сторона стола, а на совет их не звали; сегодня же Эльга явилась именно на совет, но не выделять же ей одной всю половину стола! Вывел их из этого затруднения Мистина: разъяснил, что Эльга – не просто мать Святослава, но его соправитель, как была она соправителем и своего покойного мужа. «У нас два князя, равных правами, но один из них другому матерью приходится», – без тени улыбки повторял он то, что уже однажды, минувшей зимой, сказал самой Эльге.
Бывают случаи, когда умная жена, рано овдовев, много лет сама ведет хозяйство и правит домом, пока сыновья не женятся. Но и после такая мать обычно сохраняет место главы рода по праву своего возраста и мудрости; бывает, что и сыновей ее в округе обозначают не по отчеству, а по имени матери, как более знаменитой. Это хотимиричи могли бы понять, но «русский обычай» сажать жену на престол возле мужа немало их подивил. Однако они не стали спорить, а вскоре, слушая Эльгу, уже не думали о том, что перед ними жена – куда больше их заботило, что ей отвечать.
– В убийстве наших людей вы, хотимиричи, не повинны, на ваших руках нет их крови, поэтому мы отказываемся от кровной мести вам, – говорила Эльга, сидя на первом месте гостевой половины стола. – Но головное дело
[29] свершилось на вашей земле. Что об этом говорят законы ваших дедов?
Законы на такой случай схожи у всех. Если на земле волости убивают человека из другой волости, то хозяева обязаны либо выдать убийцу, либо признать право кровной мести, либо выплатить головничество – если род убитого согласен взять за кровь серебром. Если убитый был, как нынче, из подвластных другого князя, то между князьями дело и решалось. К тому же Ингвар шесть лет назад заключал договор о строительстве Перезванца не с Поведом или еще кем-то из ближайших к Днепру старейшин, а с самим Благожитом. И вина за смерть его людей ложилась на всю землю хотимиричей.
Истинные убийцы теперь всем были известны, но выдать их Благожит не имел возможности.
– Да если б я знал! – сокрушался он, еще не понимая до конца, во что ему обойдется оплошка. – Знал бы о вашей тверже, не дал бы им утечь! Вечером были – а утром нет!
– Стало быть, придется головничество выплатить, – Эльга положила руки на стол, сцепив пальцы.
Перед глазами Благожита оказались ее тонкие кисти, эмалевые и самоцветные золотые перстни. Немного он видел таких гладких белых рук, не огрубевших от возни с горшками, печью, огородной землей, льном, шерстью, скотиной. Сами они казались почти такой же драгоценностью, как перстни и витые обручья. Одежды ее были иными – не то варяжские это, не то греческие, никакой поневы и навершника, а вместо них длинное платье, похожее на прямую сорочку, с синим узорным поясом, а поверх платья такой же длинный сукман из тонкой шерсти – все белое и отделанное тонкими полосками голубого шелка. И пахло от Эльги, будто от существа иной, неземной природы. Ничего похожего на ту крепкую смесь запахов печного дыма, щелока, стряпни, парного молока, куриного помета и скотины, каким несет от обычной бабы; сейчас, в пору жатвы, у всех к этому примешивался запах пота и пыльных колосьев. Даже не дух сухих трав, как от одежд Кариславы, – от белых одеяний Эльги исходил тонкий запах греческих благовоний, щекочущий, будоражащий и в то же время умиротворяющий, приносящий блаженное чувство, будто боги тебе улыбаются, отличая из всех. Никогда Благожит не видел таких жен и даже вообразить не мог. Но красота Эльги его скорее смущала, чем прельщала. Сядь здесь лебедь-птица, красная девица, одетая в белые перья и у него на глазах сошедшая прямо с неба, он удивился бы меньше, поскольку к мысли о девах-лебедях привык с детства. А вот таких, как княгиня киевская, он и вообразить не мог, и оттого разговор о суровых делах – смертях и выплатах – давался ему с трудом.
– А где их родичи-то? – хитрец Обаюн углядел, как ему казалось, лазейку в ее рассуждениях. – Тех, убитых? Кто за них головничество будет брать?
– Мы с сыном моим – их род, – с мягкой печалью Эльга кивнула на Святослава. – Когда отрок, откуда бы ни был, в дружину поступает, то вступает он и в род господина своего. И с того дня он – господину все равно что сын, а тот – ему отец. Отроки из Перезвана были людьми моего брата Хельги, потом – моего мужа Ингоря, а теперь они наши, мои и сына моего. Натвори они что недоброе – я за них в ответе, а нанеси им кто обиду – я им защита.
– И сколько же ты хочешь за них? – Благожит с тревогой подался к ней над столом.
– За боярина Перезвана – сорокут гривен.
– Это сколько? – удивился Благожит незнакомому слову
[30].
– Прости. Четыре десятка.
– Ох! – раздалось со всех углов, где теснились хотимиричи.
