Размай взглянул на Чарогу, потом на Велеба. Потом вздохнул:
– Я с тобой. Коли будут мстить за наших парней, за боярина… я пойду хоть… со всяким, кто поведет.
Они с Велебом оба были из десятка Ислива, потому и оказались в одной страже. Десяток в дружине – все равно что семья в роду, и Размай не хотел потерять то, что у него осталось.
– Берите пожитки ваши, и пошли, – не удостоив двоих оставшихся взглядом, Лют кивнул двоим уходящим на дверь.
Какие там пожитки – все на себе. Следуя за Лютом и тремя его спутниками через княжий двор, Велеб вздохнул. До чего же неровную, узловатую нить выпряли для него Рожаницы! Мать умерла при родах, стрый-князь погиб в сражении, самого взяли в полон, увезли сперва в Остров-град, потом в Киев, потом в Перезванец. Мотает по свету белому, как щепку в волнах. Потом опять на княжий двор попал, а теперь вот еще куда-то ведут, едва для приличия согласия спросив. Живут же люди всю жизнь на одном месте, только с ним такая незадача!
И что-то там впереди? Конечную цель свою Велеб видел в возвращении домой, но за три года привык к мысли, что это случится не скоро… Когда? Даже и загадать не на что.
Старый Свенельдов двор – он все еще назывался так, хотя сам воевода переселился из Киева в землю Деревскую лет десять назад – размерами и богатством почти не уступал княжескому. При Ингоре Свенельд занимал должность киевского воеводы, а потом передал ее старшему сыну. Им приходилось и содержать собственную дружину, и постоянно принимать гостей, поэтому, кроме нескольких жилых изб для хозяев и челяди, на дворе стояла гридница, немногим меньше княжьей, просторная дружинная изба. Поварня, хлебные печи, большой погреб-ледник, многочисленные клети, помещения для скотины говорили о немалом богатстве. Во дворе суетилась челядь, мелькало множество женщин, детей. Иной городец был беднее и размерами, и населением, чем этот воеводский двор.
– У нас даже поруб свой есть, – хмыкнул Лют, когда Велеб с ним поделился этим наблюдением, и кивнул куда-то клети, в сторону тына. – Отец еще устроил.
– Вы имеете право лишать свободных людей свободы? – вырвалось у Велеба. – Мой стрый был князем, мой дед, мой прадед… но никто из них никогда такого не делал!
Лют посмотрел на него с недоумением в ореховых глазах: он не понял, отчего паробок возмутился. Сам он своих дедов и прадедов знал понаслышке – и то лишь с отцовской стороны. С единственным братом он полжизни прожил в разных краях, и весь его род в привычном понимании составлял он, отец и сводная сестра Валка – от другой Свенельдовой хоти.
– Так у вас там все родичи, да? – спросил он потом, сообразив, в чем разница. – Деды старые указывают, а молодые слушаются.
– И как не слушаться – деваться некуда, – заметил Размай. – Если совсем кто от рук отбился, то изгнать могут.
Среди его товарищей в Перезванце таких было немало.
– А у нас тут дедов нет, только князь и воевода, – с непонятной Велебу гордостью ответил Лют. – А чужие наставлений не слушаются. Должники опять же… Что нам их, в зыбке качать?
Что такое долги, Велеб знал, хотя сам, конечно, сроду ни у кого не одалживался.
– Ну вот, здесь будете спать, – тем временем Лют завел их в дружинную избу с широкими помостами внизу и полатаями наверху, указал место. И поманил Велеба: – А ты – пойдем со мной.
Уже вдвоем они направились по деревянным мосткам через двор в гридницу. Еще с порога Велебу бросился в глаза среди оружников сам хозяин дома – Мистина Свенельдич. Одетый в простой белый кафтан (братья еще носили «печаль» по погибшему прошлым летом отцу), тем не менее воевода сразу был заметен даже в гуще людей. Но не только из-за высокого роста и мощного сложения. Что-то чувствовалось в нем, некая внутренняя сила; непонятным образом он привлекал взгляды, как огонь среди мрака.
Завидев Люта с его спутником, Мистина прошел в дальний конец гридницы и сел на высокое резное кресло хозяина дома. У Велеба что-то звякнуло внутри от ощущения, что внимание первого среди киевских бояр сосредоточилось на нем, но он велел себе успокоиться. Вины на нем никакой нет, и он может не робеть под чужим взглядом, встань тут хоть сам Ящер волховский.
Двое оружников последовали за Мистиной и привычно опустились на скамью по обе стороны от хозяина. Навидавшись русинской знати, Велеб сразу подумал, что это, видимо, бывшие телохранители: примерно ровесники Мистины, один по виду варяг, другой славянин, рослые, крепкие, хорошо сложенные мужчины с простыми смышлеными лицами и внимательными глазами. Надо думать, они сохранили полное доверие господина, хотя от прежней службы их отставил возраст. В телохранителях, ежечасно оберегающих жизнь вождя, держат людей в возрасте от двадцати трех до двадцати семи лет – когда уже есть сила и опыт мужчины, но еще сохраняются юношеские выносливость и быстрота.
Лют тоже сел на скамью слева от Мистины. Здесь он сразу переменился: самоуверенность исчезла с его красивого лица, уступив место сосредоточенности. О Велебе он будто забыл, теперь все его внимание было устремлено на брата: Лют прямо-таки смотрел ему в рот. Поглядывая на Свенельдовых сыновей, Велеб улыбнулся про себя: удивительно, как при почти одинаковых чертах в лицах этих двоих – Лют даже волосы носил такие же длинные, в подражание брату, зачесывая их назад и связывая в хвост, – отражается совершенно различный нрав и склад ума.
– Садись, Бранеславич, – Мистина в ответ на поклон кивнул Велебу на скамеечку, поставленную напротив, и окинул гостя быстрым пристальным взглядом.
Тот заслуживал внимания и своим высоким родом, и судьбой, и тем, что оказался чуть ли не единственным видоком при таком значимом деле. Лет восемнадцати или девятнадцати, выше среднего роста, крепкий, с простым продолговатым лицом, высоким широким лбом. Заметно подрос и возмужал за два года в Перезванце. Темно-русые волосы, густые черные брови, а глаза под ними… Взгляд вроде бы спокойный и твердый, но если присмотреться – затягивает, как в глубокую воду. И даже дружелюбное внимание – верхний слой – начинает казаться немного опасным.
Сидя перед хозяйским креслом, Велеб мог отвечать на вопросы, не повышая голоса. В этой половине помещения почти никого не было: только сам хозяин, его младший брат и двое оружников.
– Мы с тобой почти из одних мест, – Мистина слегка улыбнулся ему. – Ты из Люботеша, а я в Хольмгарде родился. Давай-ка, расскажи мне еще раз, что запомнил. Все с самого начала, что и как ты видел.
Велеб принялся рассказывать все сначала. Он заметил, что воевода слушает его, одновременно думая о чем-то, но какие чувства вызывает рассказ, угадать было нельзя. Взгляд Мистины, устремленный прямо ему в лицо, имел отстраненное выражение, будто эти серые глаза изнутри закрыты стальными заслонками.
Проведя семь лет в Перыни, Велеб повидал волхвов и теперь начал понимать, почему Мистину опасаются, хотя тот держится дружелюбно. В нем было нечто общее с волхвами: наверное, привычка смотреть глубже, чем внешняя видимость. Велеб почти чувствовал, как тот пытается мыслью проникнуть прямо ему в голову и увидеть то, о чем Велеб, возможно, не говорит. Отчасти было досадно: ему нечего скрывать. Но Мистина не так чтобы подозревал его в сокрытии истины – по злобе или боязни. Он привык не доверять почти никому. Даже самая страшная клятва сказать правду не означает, что ты эту правду услышишь. Поневоле, обманутые собственными глазами и мыслями, люди лгут чаще, чем нарочно.
