И этот миг настал. Мешок, окружение, дреговичи и спереди, и позади. Ближний бой, да в воде! Мельком вспомнилась гибель Ингвара – Хрольва не было при этом, но он, как и все кияне, знал все подробности от Уты, единственного на свете человека, кто видел тот бой на Тетереве своими глазами и оставался жив. Святославу грозило, точно как и отцу его, оказаться убитым в воде чужой реки, вместе с малой дружиной. Первый же его меч канет на дно, как Ингваров Волчий Зуб…
Но уж не в этом княжичу стоит стремиться по отцову следу. Уж точно не сейчас, на первом году княжения! Святослав слишком юн, и Хрольв, сделавшись его сотским, в глубине души принял на себя часть отцовских обязанностей. Разве не были его дочери ровесницами Святослава? Они тоже родились от одной из трех Ингваровых младших жен, перед свадьбой отданных ближним оружникам. Еще тогда, пятнадцать лет назад, Хрольв был наряду с Ивором и Гримкелем одним из троих ближайших к восемнадцатилетнему Ингвару людей. Жена его, Славча, и сейчас ходила рукодельничать к Эльге, и семья считалась кем-то вроде княжьих сватов. Вступая в дружину вождя, человек теряет старые родовые связи, но обретает новые – не менее прочные. Скрепленные не кровью в жилах, а той, что изливается из них, и не дедовым жальником, а будущей общей могилой.
Ингвар из Валгаллы проклянет соратника, если тот позволит его сыну сгинуть, как зверь в облаве, в первом же самостоятельном походе. И Хрольву стало ясно: пора переставать слушать юного князя и начинать его спасать.
– Воротись! – дико заорал он на северном языке: в княжьей дружине на нем по старой памяти отдавались боевые приказы. – Клюв ворона!
В тот же миг тесно сбитый строй пришел в движение: из заднего ряда одни выдвинулись вперед, другие попятились. Хрольв лишь сделал знак телохранителям: не говоря ни слова, Градимир и Сегейр подхватили Святослава под руки и, почти оторвав от земли, поволокли назад, на оставленный берег. Орм и Талец встали с боков, прикрывая его своими щитами и телами заодно.
Предвидя, что в том или ином бою такая надобность может возникнуть, они не раз упражнялись, таская под руки, на руках и даже на спине – один несет, другие прикрывают, – Улеба Мистинича. Делалось это с одобрения Мистины и Асмунда, но тайком от Святослава. Тот не позволил бы думать, что его, князя, придется выносить из боя на руках. Но вот навык пригодился, и Святослав, для себя неведомо, пожинал плоды чужой предусмотрительности. Нечасто ведь бывает, что князем, обязанным вести людей в бой, становится тринадцатилетний отрок, еще далеко не вошедший в силу юноши. А тот, кто получает восемь гривен в год за обязанность прикрывать его собой, должен обо всем думать заранее.
Шкуры, личины и волчий вой гридей не смутили – за годы они приобрели привычку крушить врага, не разбирая, на что он похож. Будто тяжелый колун трухлявое полено, «клюв ворона» развалил беспорядочную толпу Будимовых отроков. Мечами и топорами прорубая себе путь сквозь стаю, щитами в мощном слаженном порыве снося тех, кто не успел увернуться, ловко прыгая через тела в воде – своих и чужих, – гриди вырвались назад на низкий берег.
Биться здесь было уже не с кем – не попавшие сразу под клинки «звериные морды» исчезли в зарослях, лишь пятна свежей крови на песке отмечали путь убегавших. Тем, кто успел увернуться, очень повезло – отроки, богатые лишь задором, не могли тягаться в ближнем бою со зрелыми, выученными Ингваровыми гридями, не в первый раз попавшими в засаду.
Брод – всегда грань миров, и здесь у брода воистину столкнулись два мира: одно войско в шкурах и личинах, кость от кости леса, а другое, все в железе – чужаки, пришельцы. Хазарские высокие шлемы, варяжские ростовые топоры, греческие пластинчатые доспехи – этих людей породил мир столь огромный, что лесовики, выросшие на прадедовских преданиях про «каганство Аварское», и вообразить его себе не могли.
Святославовым отрокам повезло больше, чем Будимовым: младшая киевская дружина оказалась зажата в середине клина и прикрыта со всех сторон плечами и щитами старших. От них сейчас требовалось только успевать перебирать ногами. Святослав кричал, почти вися на руках телохранителей – стрела так и торчала в плече, при каждом движении причиняя отчаянную боль. Но еще хуже была растерянность – он вдруг перестал понимать, что происходит, и из вождя стал игрушкой в чужих руках. Грохочущий поток нес его неведомо куда, он даже не понимал, к спасению или к гибели. Все решал кто-то другой, дело шло совсем, совсем не так, как полагается в бою, и юный князь вопил от ярости и досады.
Но вот наконец дружина покинула берег, стена деревьев отгородила киян от реки, стрелы из-за ручья сделались нестрашны. Но радоваться было рано. Вокруг теснился чужой лес, и в любой миг из-за стволов снова могли вырваться разящие жала. Сколько их тут, этих бесов в шкурах, пусто их возьми!
– Бегом! К дороге! – распоряжался Хрольв, подгоняя людей взмахами меча.
– Пустите меня, йотуна мать, я сам пойду! – сердито кричал Святослав, и в его голубых глазах блестели слезы от боли, гнева и досады.
* * *
В жизни Святослава, Ингорева сына, этот день оказался худшим за все тринадцать лет. Премерзкий выдался день. Увидев стрелу, торчащую в его плече, Асмунд подавился уже готовыми вырваться словами и знаком велел усадить сестрича. Сам переломил древко стрелы, отбросил оперение, вытянул вперед наконечник. Тот оказался костяным – готовили на серую утицу, а подбили белого сокола русского! Разрезав рукав, Асмунд сам перевязал Святослава. Сосредоточенно молчал, только хмурился.
Хрольв тем временем осматривал людей – теперь у него появилась возможность оценить потери. Повезло ему не больше, чем Радуловой сотне, что первой подошла к мосту: из сорока человек гридей сгинули шестеро, у одиннадцати вышедших имелись ранения – все от стрел. В юной дружине, кроме князя, никто не пострадал: отрокам повезло, что они все время находились в середине строя и гриди собой прикрывали их от стрел с обоих берегов. Отроки лишь были изрядно помяты, ушиблены и пребывали в смятении. Иные дико смеялись – не то от радости, что выскочили из самой пасти Кощея, не то от ужаса перед тем, как она едва не захлопнулась.
Гриди перевязывали товарищей, яростно бранились. Кое-кто из здоровых, едва убедившись, что князь под опекой Асмунда, рванул назад к ручью – поискать раненых, не сумевших уйти самим, подобрать убитых. Они тоже лишь сейчас осознали, как бежали по телам, не различая живых и мертвых, своих и чужих. На мокрой одежде виднелись пятна и брызги крови.
Войско все еще стояло, растянувшись, на лесной тропе, с дозорами впереди, сзади и по сторонам. Многие сидели на земле: одни успели сразиться, другие лишь следовали за ними, но тоже устали от напряжения и ожидания. Асмунд собрал старших в середине строя, возле сидящего на плащах Святослава. Юный князь побледнел от потери крови, у него кружилась голова, бил озноб. Почти такой же бледный Улеб дрожащими руками кутал его в толстый шерстяной плащ, а Святослав здоровой рукой сбрасывал плащ и шипел что-то вроде: поди прочь, что ты меня как девчонку…
Он еще не опомнился и кипел от возмущения. Отроки его юной дружины сидя и лежа расположились на земле вокруг него, помятые и несколько пристыженные. На своей шкуре они испытали разницу между тем, как чувствуешь себя в предвкушении битвы и как – в ней самой. «Старики», Ингваровы гриди, которых они уже мысленно посадили на завалинку вспоминать ушедший век, вынесли их из пасти смерти чуть ли не на руках.
