– Совета прошу у вас, мужи лучшие, – заговорил Благожит, поднявшись на ноги во главе стола и не отрывая глаз от миски перед незанятым местом.
Миска назначалась для Будимовой пташки-душеньки, и лежало в ней то же, что перед гостями за столом – блины, кисель, поминальная каша. Прежде чем прийти сюда и сесть, родичи ходили на жальник – пригласить с собой дух покойного. Карислава причитала возле свежей могильной насыпи, возле бдына:
Ой, ты родное чадо милое,
Обернись ты сизой пташечкой,
Распусти сизы свои крылышки,
Прилети на свою сторонушку,
На отцово белое окошечко.
Как увижу, летит над морем сиза пташечка,
Приготовлю я столы белодубовые,
Расстелю скатерки самобраные,
Да поставлю чаши я медовые,
Для родного сына, сиза сокола…
Это входило в умения мудрой жены – пригласить покойного на угощение в тот срок, пока он сорок дней идет до Нави. Карислава владела этим искусством превосходно, и теперь старейшины с благоговением поглядывали на место по правую руку от князя, где сидел тот, кого им не дано увидеть.
– Сын мой… из отроков не выйдя, в деды перешел…
[16] – продолжал Благожит. – Братья мои все уже в Ирии… Думать приходится, кто после меня примет посох Хотимиров…
Дубовый посох с бородатой головой в навершии служил знаком княжеской власти. Сейчас он стоял у очага, прислоненный к идолу-«деду» – будто два носителя старинной мудрости тайком советуются между собой.
– Есть у меня другой сын, – Благожит взглянул на Кариславу, в белой «печали» сидевшую слева от него, – да он мал, семи годов еще нет. А пора настала тревожная. Пришла на нас туча черная, туча грозная… На первый случай сын мой собой, жизнью своей, богами взятой, беду от нас отвел. Ну а как нагрянут те змеи сызнова? И в другой раз боги меня самого потребуют. Уйду я к ним, не промедлю, не дрогну. Но землю нашу, род Хотимиров на кого покину? Кто опорой мне будет, мужам главой, женам и детям обороной?
Старейшины молча вздыхали, с надеждой поглядывали на деревянных «дедов».
– Нет времени нам ждать, пока меньшой мой сын в возраст войдет. Нынче надо решать, кто станет князем хотимиричей, коли мне судьба велит голову сложить. Без преемника не хочу за Сварожичем уходить
[17]. Не знать мне тогда покоя в могиле, все будет назад тянуть, как мать, малых сирот покинувшую. Без князя земля, как стадо без пастуха, волкам в добычу легкую достанется. Жду от вас слова мудрого. Кого хотите после меня?
– Да, может, больше русы-то не придут? – понадеялся Собивой, старейшина Богушина гнезда. – Уж мы их так проводили – не захотят ворочаться.
– Не льститесь надежой пустой, – качнул головой дед Лукома. Седой, но крепкий, как матерый дуб, старец был одет, как все, в белую свиту, но людям мерещилась на его плечах волчья шкура – знак близости к лесу. – Уж коли повадился зверь лютый, то и будет ходить, пока все стадо не вынесет. Дерева с князьями своими самого Ингоря киевского убили – да и то им не помогло. Истребили всех, жен и детей в полон побрали.
Повисло гнетущее молчание. Каждый в мыслях продолжал: а коли русы к нам дорогу проложили, то и нас то же ждет…
– Так нового сына, чтобы уже был молодец, из печи не вынешь, – вздохнул Путислав. – Или можно? А, Лукома? Ты мудрее всех у нас. Что деды на такой случай советуют?
– В былые времена и не сын князю наследовал. А либо сестрич, либо тот, кого боги изберут в мужья или вдове его, или сестре, или дочери.
– Когда жена моя овдовеет, – Благожит покосился на Кариславу, – поздно будет ей другого мужа искать. А вот дочери… Подскажи, жена, на каком возрасте дочь наша старшая?
– Шестнадцатое лето ей пойдет. – Карислава улыбнулась. – Самая пора.
– Это мысль добрая, – улыбнулся старейшина Родим. – Обычай древний, все по покону… Зятя выбери – чтоб и родом хорош, и собой пригож. Коли людям он по нраву придется – мы землю-мать поцелуем, что после тебя Хотомиров посох ему передадим. А, отцы? – Он огляделся.
– Знаем мы, чего ты так взвеселился, – поддел его Обаюн, муж лет шестидесяти, но бодрый и оживленный; складка губ под седыми усами и морщины у глаз придавали его лицу хитровато-добродушный вид. – Навострился Зорника своего за княжью дочь посватать.
– А чего же и не Зорника? – горячо отозвался Родим. – Чем мой сын плох? На восемнадцатом году, отрок добрый, здоровый, смышленый, к старшим почтительный. У кого есть лучше сын – давайте его сюда, пусть с нами потягается!
– Так мы и потягаемся! – Путислав подался к нему через стол. – За нами дело не станет! И у меня двое старших неженатые пока, один к одному, словно ягоды в бору!
– Без состязания не делается такое дело, – улыбнулся в длинные усы дед Лукома. – Пусть собираются отроки, пусть умения свои показывают. Кто всех удалее, тому и невеста.
Старейшины загомонили. Все знали немало сказаний, где жених для знатной девы выбирается именно так. Возможность посмотреть, как оживает предание, так взбодрила всех, что даже отодвинула из памяти свежее горе.
– А где же невеста? – окликнул с дальнего конца стола старик Межина. – Чой-та не видал я ее в девичьих кругах.
– В Невидье она, – значительно ответил Благожит. – У Толкун-Бабы всем премудростям обучается.
– Так вышел ли срок? Отпустит ли ее Толкун-Баба?
– Придется посла к ней снарядить, – Благожит снова взглянул на жену. – Сходи, подружие моя, разведай. Что-то еще Толкун-Баба про замыслы наши скажет?
Карислава улыбнулась в знак согласия, но лишь одними губами. И отвела глаза.
* * *
К Невидье дороги не было. Слабая тропка исчезала еще в сосняке, терялась на рыжей хвое, и дальше идти приходилось наугад. Даже зная, куда направляться, Карислава долго бродила меж деревьев на дне глубокой низины, делала петли, подражая тому пути, которым впервые пришла сюда семилетней девочкой – почти пятнадцать лет назад. Так положено – начиная обучение, в Невидье приходят после долгих блужданий. Нужно время, чтобы оторваться мыслями от дома и родичей, осознать – за спиной никого нет, только молчаливые ели и березы, только равнодушные кусты. Ощутить свое одиночество в дремучей чаще, беззащитность, бесприютность. А потом с благоговением, с робостью и надеждой попросить у Нави помощи и пропитания. Со всем пониманием, что хоть и нет зримого пути в Закрадье, все пути земные ведут именно туда, и никак иначе…
Но вот показались первые заставы того света – могильные насыпи старых волхвов и ведуний. Умерших в Невидье не хоронят на общих родовых жальниках. Бывает, что «знающий» уж слишком силен, его и собственные родичи боятся – тогда здесь ему и упокоиться. А иной раз волхв сам велит и в землю его не класть, а поместить тело на дерево или в избушку на лапах. Такой была Лютица – давних лет волхва, умевшая превращаться в волчицу. Хранительниц древнего наследия, подобных ей, называют «вешча». Рассказывают, что искусство их идет еще с тех времен, когда не мужи, а жены правили в родах человеческих и родство считали по матери, а не по отцу. Пока жива была Лютица-вешча, и князья не смели ничего решать без ее совета. Но давно это было – сама Толкун-Баба видела ее лишь будучи маленькой девочкой. Но до сих пор хранила в тайном месте, в берестяной коробке и шелковом лоскуте, длинный серый волос – от шкуры жены-волчицы. Устроенная в тайном месте домовинка ее давно разрушилась, кости вросли в землю, а дух ее, на незримых волчьих лапах носящийся по родным лесам, видели или чуяли многие.
