* * *
И вот пришла пора употребить свои знания на самое важное дело – на добрую долю единственного сына, князя русского. Наутро, глядя, как нянька кормит маленькую Браню – той было полтора года, – Эльга снова раздумывала над вчерашним разговором. Святша прав, что попрекает ее. Всякая мать, от первых своих девчоночьих супрядок, каждым шагом ткет судьбу детей, и ее забота – чтобы узор вышел удачным. Как в тех сказаниях говорится:
Кабы знала над тобою я невзгодушку,
Кабы знала то безвременье великое,
То не так тебя бы, чадо, породила я,
Породила бы я тебя, чадо милое,
Как туловом – в Колывана Колывановича,
Как острым разумом – в Суровца-полника,
Как красотою – в Волха Змеевича,
Могучей силушкой – в Святогора-волота…
Легче чем матерям, которые живут в глубоком русле родовых поконов, под крылышком своих дедов и бабок. У нее, Эльги, переход из дев в жены выдался тревожным и бурным. С материнским родом она порвала, оскорбила чуров пролитием священной крови. Дитя свое носила в Киеве – за тридевять земель от родного дома, среди чужих людей. Да и для Ингвара Киев – не родное место. Чудно ли, что не вышло обеспечить сына силой и удачей от рождения?
Но что можно сделать потом? Разные есть приемы и хитрости, и Эльга хотела найти самые верные.
У кого бы совета спросить? Ростислава Предславна, давняя ее наставница в житейских делах, была христианкой – ее совет заранее известен. Мудрые старые боярыни? Эх, была бы она в родных местах, где живет Бура-Баба! Мудрее ее, праматери северных кривичей, никого на свете нет. Эльга выросла со знанием этого и унесла во взрослую жизнь глубинное детское убеждение, что вся мудрость человеческая сосредоточена в той заросшей избенке, в глухих лесах близ реки Великой.
Но только мудрость сия не про нее. Пролилась кровь Князя-Медведя, и пращуры материнского рода прокляли Эльгу. Да и нет давно той прежней Буры-Бабы. Вещая старуха, предсказавшая ее судьбу, умерла через несколько дней после ее бегства. А на смену ей отправилась в лесную избушку Домолюба – Эльгина мать. Как самая знатная из женщин земли Плесковской, пережившая двоих своих мужей и тем дважды сопряженная с Навью…
О боги! Эльга схватилась за сердце, задохнувшись. Мысль ударила как молния. Да останься она сама дома – очень может быть, что та избушка теперь ждала бы ее, тоже вдову. Птичья берестяная личина, посох, ступа, пест, помело, прялка, на которой прядется судьбоносная нить… Все знаки силы и власти праматери племени, все орудия ее служения. А не этот вот широкий двор, резной стол в Олеговой гриднице… Звери, птицы и гады лесные вместо детей, бояр и боярынь, служанок, гридей и отроков… Эльгу ужаснула мысль о том, какой могла бы стать ее жизнь, подчинись она родовому укладу. Нет, лучше другого кого поискать.
Старшие женщины Ингварова рода? Его мать, Сванхейд, уж верно могла бы помочь – она сведуща в ворожбе и уже много лет правит своими северными владениями после покойного мужа. Но посылать к ней в Хольмгард – слишком далеко, да и кого снарядить с таким мудреным поручением? Мистину разве что. Когда, двенадцать лет назад, его посылали уладить дела со Сванхейд, после того как Ингвар отнял киевский стол у своей сестры Мальфрид и ее мужа, Мистина справился отменно. Правда, так и не сознался, как ему это удалось.
Вот кому удачи не занимать, так это Мистине. А ведь судьба его матери отчасти схожа с судьбой Эльги. Княжеская дочь, Витислава тоже вышла замуж в чужие края, жила далеко от родни, однако наделила сына такой могучей удачей, что равных ему Эльга не знала. Как она сумела?
Правда, умерла Витислава совсем молодой… Но и эта мысль не остановила Эльгу. Попроси боги ее жизнь за удачу сына…
– Поди вели, чтобы мне оседлали, – Эльга обернулась к служанке и махнула рукой на дверь. – И скажи паробкам, на Свенельдов двор поедем.
Пока Черень бегала, с помощью другой служанки Эльга переменила домашнее платье на нарядное, чтобы можно было в городе показаться. Но тоже белое, с серебряным тканцем на груди, с тонкой полоской белого шелка на рукавах и вороте. Шел первый год ее вдовства, пока надевать цветное платье было бы и неприлично. Но Эльга даже не думала об окончании этого срока. Сердце ее всегда будет одето в печаль. Она и сейчас горевала по Ингвару, с трудом свыкаясь с мыслью, что он не вернется. Пусть не он заставлял ее сердце биться, душу трепетать, а кровь гореть, но муж был надежным ее соратником в их общем деле, и потерю его она ощущала очень остро. Другой на его место прийти не может, а значит, одежды вдовы носить ей до самой смерти.
В последние месяцы Эльга нередко посещала Свенельдов двор, и никто в Киеве не удивлялся, видя княгиню, в белом плаще, на белой кобыле, в сопровождении четверых телохранителей едущую по улочкам меж тынами. Ута, ее двоюродная сестра, не более чем через месяц должна была родить – уже шестое свое дитя. У княгини она бывать не могла: слишком быстро утомлялась, тяжело дышала под своей ношей и почти не выходила со двора. «Ох, когда же рожу-то уже!» – с нетерпением приговаривала она, умаявшись. Эльга навещала ее сама. Все знали, как близки они были с самого детства, родившиеся в одном доме и почти одновременно. Обычно замужество разлучает сестер – а знатного рода сестер еще и разводит на разные концы света, – однако Эльга и Ута в замужестве оказались связаны еще теснее. К прежней кровной связи добавились новые, и теперь уж не развязать их ни на этом свете, ни на том.
Перед гридницей слышался знакомый шум – удары тупых мечей по щитам, выкрики. Метались белые сорочки – отроки упражнялись, с самими хозяевами вместе. Завидев, как растворяются ворота и во двор въезжает княгиня с телохранителями, бойцы замерли, опустили оружие и поклонились. Отирали вспотевшие лица, улыбались, словно прося о снисхождении, что повелительница застала их в растрепанном виде. Лют широко улыбнулся Эльге, просияв, будто солнце; она приветливым кивком ответила на его поклон. От вида его свежего, бодрого лица у нее веселело на сердце. Мельком вспомнилось, как охотно он раскрывался навстречу ее объятиям – куда охотнее, чем ее сын родной. Из-за раны на бедре Лют еще не упражнялся, но стоял со всеми: ничего занятнее для него не было на свете.
Отдав меч и щит отроку, Мистина подошел, чтобы помочь Эльге сойти с коня.
– Будь жив, – ступив на землю, она поцеловала своего зятя, невольно вдохнула запах разгоряченного движением тела. – Есть разговор к тебе, но не спеши, я сперва к Уте пойду.
Близ Мистины Эльга особенно остро ощущала весну, разлитое в воздухе томление земли. Его запах, его голос, пристальный взгляд так легко входили в ее душу и мигом заполняли ее всю, что она с трудом заставляла себя думать о чем-то другом.
– Боярыня здесь нынче, – Измала, ключница, с поклоном указала Эльге на девичью избу.
Когда-то давно эту избу поставили для детей ловацкого князя Дивислава, взятых в тали. Те дети давно выросли и завели свои дома – младшая его дочь, Дивуша, теперь была женой Асмунда, – а изба осталась для служанок и хозяйских детей, чтобы ночным плачем и дневным шумом не досаждали хозяину. Но, войдя, Эльга обнаружила сестру спящей за занавеской. Старшие дочери – Святана и Держана – увели младших гулять, чтобы не мешали матери, с хозяйкой сидели две служанки и одна из ятровей, то есть Лютовых хотий – Ветляна.
