Голос рода из Закрадья наказал ей быть безупречной, как Утренняя звезда… но в дороге человек и сам находится как бы на том свете.
* * *
В этот день Етон больше не пожелал видеть своих гостей: стыдно было в его годы так опозориться, проболтаться, когда поклялся хранить тайну на мече. «Возможно, это был последний раз, когда он брался за свой меч, – сказал потом Эльге Мистина. – У него такое „весло“ тяжеленное, даже у меня бы скоро рука с таким отсохла. И так обделаться перед своей же дружиной… Не хочу дожить до таких лет».
На другое утро Етон даже не вышел из спального чулана – отроки сказали, нездоров. Эльга попросилась зайти к нему, и тот принял ее, лежа на своей широкой постели, под одеялом из черных соболей. Заслонка с оконца была отодвинута; войдя, Эльга невольно бросила взгляд на развешанное по стене оружие, отыскивая тот старый меч, «тяжелый, как весло», с которым Етон управлялся, будучи молодым и сильным. А сейчас усохший старик смотрелся посреди своей роскошной постели, с резьбой и драгоценными мехами, будто мешок с ненужным хламом. Даже утреннее солнце на макушке лета не могло его оживить.
– Скоро ты оправишься, – мягко произнесла Эльга, расспросив Етона о здоровье. Она сидела на ларе напротив лежанки, и кричать не приходилось – спальный чулан был тесным. – Я хотела сказать тебе, что мой брак с Отто пока не решен окончательно. Здесь есть одно препятствие, ты, возможно, о нем догадываешься.
– Это какое же? Отто, я слышал, еще нет сорока, он молодец всем на зависть. Только и жениться…
– Саксы – христиане. Их король не может взять в жены женщину, которая не принадлежит к его вере. А я пока не думаю, будто ради Отто, как ни будь он хорош, мне стоит предать наших богов и восстановить против себя весь свой народ, и русь, и славян. К тому же если я приму крещение от саксонских священников, этим будет весьма недоволен Константин цесарь.
– Уж не присватывается ли и этот? – хмыкнул Етон.
– Об этом пока ничего не слышно, – улыбнулась Эльга. – Но у этих двоих столько поводов для раздора между собой, что я не хотела бы стать еще одним, от этого может пострадать наша торговля. И поэтому, чтобы не разжигать страсти, мы пока молчим о том, что такой брак может состояться. И уж само собой, Людомиру волынскому не нужно даже подозревать об этом. Ему достаточно знать, что наша с тобой дружба крепка, и этого ему будет довольно, чтобы сидеть смирно.
– Ну а что ты намерена делать с Благожитом? – Етон привстал на подушках и подался к ней.
Наедине, без раздражающего присутствия Мистины, плеснецкий князь держался с Эльгой заметно проще и дружелюбнее. У нее даже мелькнуло в мыслях: он не глуп, с ним можно поладить.
– Мы не можем просто так оставить это дело. Погибла наша твержа на земле Благожита, были убиты мой боярин и пять десятков его людей. Благожит лишился сына. Я готова принять от Благожита выкуп нашей обиды и заключить мир. Но чтобы дело сладилось, нам твоя помощь нужна. Если мы с тобой снарядим общее посольство и твои люди помогут нам помириться с Благожитом, то на правый берег Днепра вернется покой. Благожит не станет упрямиться, если увидит, что киевская русь и волынская едины, если от твоих людей услышит, что мой сын жив. Да и Людомир будет спокойно сидеть дома, а это ведь нужно нам обоим.
– А как же древляне?
– Древляне – мои данники, и с ними мы управимся без чужой помощи. По-настоящему нам мешает только Людомир. С Благожитом мы совладаем, если он будет знать, что ему не на кого больше опереться.
– Я подумаю над этим, – Етон медленно откинулся на подушки и закрыл глаза. – Ступай. Я от вас устал. Неудивительно, что от вашей породы даже греки предпочитают откупаться.
Улыбнувшись, Эльга встала и шагнула к двери.
– Вон тот, – сказал слабый голос у нее за спиной.
– Что? – Она обернулась.
– Вон тот, – слегка дрожащая старческая рука указывала на меч в ножнах, висящий на стене над лежанкой, и впрямь длиннее, чем все ранее виденные Эльгой «корляги». – Вот этим мечом я размахивал, легко, будто прутиком, когда… лет сорок назад. И будь я сейчас такой, как тогда, тебе не пришлось бы искать нового мужа ни у саксов, ни у греков!
* * *
К вечеру князь плеснецкий настолько оправился, что смог показаться в гриднице. За столом кияне застали полтора десятка самых знатных здешних бояр, русинов и бужан. Князь послал за ними, чтобы объявить: сразу после Купалий он намерен снарядить посольство к Благожиту и ему нужны охотники взяться за это дело. Эльга вздохнула с облегчением, а Мистина весь остаток длинного вечера обсуждал с Етоновыми людьми, чего хотят кияне и в чем польза этого общего посольства. В итоге решили, что с русами поедут Стеги, как самый опытный в таких делах плеснецкий муж, Чудислав, как самый родовитый из бужан, и еще двое русинов: Рудовит и Безрад, младший брат воеводы Семирада. Кияне отправились на покой, довольные успехом. От Етона они добились того, чего хотели. Но впереди еще оставались переговоры с Благожитом, и следовало быть готовыми к встрече там если не с самим Людомиром, то с его людьми. А это сулило если не открытую вооруженную схватку, то суровое противостояние. Плеснецким боярам предстояло засвидетельствовать перед дреговичами и волынянами, что князь киевский Святослав жив и с головой своей не расставался. Эльга очень надеялась, что эта весть остудит ратный пыл Людомира и побудит Благожита искать примирения.
От русов должны были ехать двое: Мистина и Острогляд. Боярин, напротив, надеялся на встречу с Людомиром, чтобы попытаться выкупить у него голову сына. Пока Людомир не знает, что эта голова – не Святослава, он наверняка сохранит ее. Уже взяв себя в руки, Острогляд, однако, не оправился от горя потери и выглядел непривычно мрачно. За этот месяц он похудел и осунулся, и весь вид выражал его такую непримиримую решимость, какой у него не видали даже в битвах Греческого похода десять лет назад.
Выехали через день после Купалий – в обратном направлении, к Горине. В верхнем течении она служила границей между землями Деревской и Волынской, и она же вела прямо к Хотимирлю, стоявшему близ ее устья. Путь вниз по реке должен был занять десять дней или чуть менее. Мистина и Острогляд брали с собой своих людей и половину витичевской сотни; Эльге с сыном оставались гриди и вторая половина сотни, чтобы по Моравской дороге проводить их назад в Киев. Но чем дальше они ехали, тем более хмурым выглядел Мистина.
– За кого ты беспокоишься? – спросила его Эльга на третий день пути, когда две дружины в последний раз встали станом на берегу Горины.
Здесь находился брод и стоял городок под названием Горинец, где Етон держал для дружинных разъездов несколько десятков лодий. Благодаря этому Мистина и Острогляд могли отдать своих лошадей Эльге, и ее дружина, будучи одвуконь, получала возможность достичь Киева если не в два, то в полтора раза быстрее, чем они ехали сюда. А тем заметно сократить опасность пути.
– За вас, ясен день.
– Но мы же проехали по Моравской дороге и убедились, что там все спокойно, – заметила Эльга, больше желая услышать, что он на это возразит.
