И вся литература, переживающая политику, ориентирована на английского классика. К нему ведут нити тончайших ассоциаций.
Лучший американский роман о политике – «Вся королевская рать» с Вилли Старком в главной роли, в котором читатели уже нескольких поколений безошибочно находят черты все новых американских политиков. При этом он был в некотором роде списан с губернатора Луизианы Хью Лонга. Фантастическая фигура!
Эпизод из 1932 года. Франклин Делано Рузвельт, тогда еще губернатор штата Нью-Йорк, беседует со своим советником. Разговор прерывается на телефонный звонок. Кто это был, спрашивает советник. «Второй самый опасный человек в Америке», – задумчиво отвечает Рузвельт. Это был именно он – Хью Лонг. От его амбиций трясло всю американскую систему.
Но почему Роберт Пенн Уоррен назвал свой роман так, как он его назвал? Подумаем. Посчитаем.
Шалтай-Болтай сидел на стене,
Шалтай-Болтай свалился во сне.
Вся королевская конница,
Вся королевская рать
Не может Шалтая,
Не может Болтая,
Не может Шалтая-Болтая
Собрать.
Шалтай-Болтай по-английски Humpty-Dumpty. Маршак блестяще перевел английскую считалку. Но кто такой Humpty-Dumpty? Кривой – косой, Гордец-Горбец – вот кто такой. Но ведь это прозвище Ричарда III! На популярных картинках его изображают, как правило, в виде яйца, сидящего на стене. Тут уместно вспомнить и традиционный персонаж средневекового театра по имени Кривда или Порок.
Книга знаменитого Уотергейтского расследования и фильм по ней называется «Вся президентская рать». Параллель Ричард Никсон – Ричард III – общее место в американской публицистике.
Садист-гурман (весьма популярная в наших публичных спорах фигура), правда, тут покоробится. Уотергейт? Подумаешь: ночной взлом, прослушка политических конкурентов и запирательство перед расследованием, судом и конгрессом. Ни единой капли крови – много шума из ничего… С гурманом – садистом придется согласиться. Нет, чтобы заточить лидеров демократов в Тауэр или утопить редактора «Вашингтон пост» в бочке с мальвазией, как герцога Кларенса. Но как это сделать, если в этой регламентированной американской системе не то что за каплю крови, за крошечное пятнышко на платье стажерки Белого дома грозит импичмент. И смех и грех!
Вполне шекспировская драма разыгралась недавно на китайских подмостках – в самый канун смены власти в Пекине. С участием имевшего самые дальние виды члена Политбюро («принца») Бо Силая и его жены, с трупом ее английского любовника и его секретного бизнес-партнера, с попыткой доверенного функционера скрыться в американском консульстве. Классное криминальное чтиво! Однако же оно бледнеет перед фатальными интригами времен великого Мао. В его Поднебесной все могло перемениться по движению его пальца, но власть не менялась никогда. В 1971 году министр обороны и официальный наследник великого кормчего Линь Бяо тайно бежал из Китая, только от всемогущего диктатора нельзя убежать, и самолет потерпел катастрофу над Монголией… Так было сообщено – много позже. Не иначе как фатум настиг беглеца.
Мао – истинная ровня шекспировскому герою. Тиран-титан! А все последующие вожди с их ныне регулярной – раз в десять лет – сменой власти принципиально пожиже, и чем дальше, тем больше. Похоже, деградирует Китай.
И Гитлер с Муссолини – под стать Ричарду. Нынешняя Европа, погрязшая в демократии с бюрократией, физически неспособна родить столь масштабные фигуры. Шекспир переоценил универсальную силу человеческого характера. Властолюбцев – кандидатов в абсолютные негодяи нынче меньше не рождается. Но как им развернуться, когда вокруг сплошные сдержки и противовесы и общественный контроль.
Придется признать, что секрет успеха властолюбцев не только в выдающейся порочности личности. Тут уж никак не обойтись без особой порочности общественного устройства. Некоторые режимы просто созданы для этого. Хорош авторитаризм любого толка, он дозволяет головокружительные представления, вплоть до велосипедных гонок по вертикальной стене. Но законченный тоталитаризм лучше – в одной декорации подряд три Кима, какая экономия на декорациях! Время не шелохнется.
Идеальный фон для шекспировских страстей – диктатура: разгуляться можно аж до войн и геноцидов. А у демократии, явно, не тот полет.
Одно противоречащее правде характера допущение, надо признать, Шекспир все же сделал, не мог не сделать в своей трагедии. Поле литературы – интеллект и совесть. Но вот беда, у людей определенного назначения совесть отсутствует. Можно сказать, это их генетический выбор. Последствия этого выбора необратимы. Разум сублимируется в хитрость, мутирует в заговорщицкое сознание.
В уста «Второго убийцы» драматург вкладывает очень толковое объяснение.
«Не стану я с ней больше возиться. Совесть – опасная штука. Она превращает человека в труса. Человек хочет украсть – совесть его осуждает. Человек хочет побожиться – совесть его удерживает. Человек хочет переспать с женой соседа – совесть его выдает. Совесть – стыдливый, краснеющий бес, который бунтует в человеческой груди и мешает во всех делах. Этот самый бес заставил меня однажды вернуть кошелек с золотом, который я случайно нашел. Он всякого человека сделает нищим. Его вышибают из всех городов и сел как опасную штуку, и всякий, кто хочет ладно жить, должен постараться прожить собственным умом и без всякого совестливого беса».
Ричард III идет куда дальше собственных наемных убийц:
…Ведь совесть – слово, созданное трусом,
Чтоб сильных напугать и остеречь.
Кулак нам – совесть, и закон нам – меч.
Что-то, однако, после убийства маленьких принцев надломилось в герое. Уж не совесть ли это заговорила? В каком-то смысле, по Шекспиру, и Ричард III, и другой созданный его фантазией грандиозный злодей Макбет умирают от слишком поздно пробуждающейся совести.
Простим Шекспиру его великодушие. Надо ли говорить, что в жизни так не бывает.
Персонажи, возлюбившие власть, порой кончают плохо – в наше время все чаще, вплоть до Тимишоары, площади Тахрир или суда в Гааге. Но по другой причине.
Начинают они все одинаково. Стремительное восхождение приносит кураж. Каждая новая ступенька лишь прибавляет уверенности: «я самый умный, хитрый, неотразимый». А вокруг крепнущий хор одобрения и восторга: «Ты лучший, единственный, незаменимый!» В какой-то момент согласный хор сменяет откровенная клака, которая тем громче поет осанну вождю, чем больше врет и рвет все вокруг, но вождь уже ничего не слышит. Он на вершине, и он в нирване: все на свете достигнуто и ясно, что так будет всегда. Тем временем наступает всеобщее разложение. На глазах деградирует вождь, уверовавший в свою непогрешимость. Шалтай-Болтай, склероз-сколиоз поражают общество. Подземный гул нарастающих проблем транслируется в необъяснимый страх, в шизофреническое сознание – род предчувствия конца. Вот что тревожит властолюбца в зените власти, а никак не уколы и укоры неведомой ему совести. Неожиданно наступает момент для последнего монолога. Если, конечно, очередной Ричард успеет его произнести.
