Кант был локомотивом мысли. Если бы у Думающих мозгов были бицепсы, Думающий мозг Канта был бы мистером Олимпия интеллектуального мира.
В плане своего мировоззрения Кант был таким же жестким и бескомпромиссным, как и в плане образа жизни. Он считал, что все в мире однозначно делится на правильное и неправильное и что существует система ценностей, неподвластная каким-либо человеческим эмоциям или суждениям Чувствующего мозга
{192}. Более того, по этой системе он и жил. Короли пытались подвергать его цензуре, священники предавали его анафеме, ученые ему завидовали. Но его это не останавливало.
Канту было пофиг. В самом прямом и серьезном смысле слова
{193}. Он единственный из всех известных мне мыслителей, кто отказался от надежды и ложных человеческих ценностей, на которых она основывается, кто взглянул в глаза Неприятной правде и отказался принять жуткие выводы, которые из нее следуют, кто вышел на край пропасти с одними только логикой и чистым разумом, кто, вооружившись одной лишь силой своего ума, выступил против богов…
…и сумел победить
{194}.
Но чтобы оценить геракловский подвиг Канта, для начала нам придется сделать отступление и поговорить о психологическом развитии, взрослении и зрелости
{195}.
Как повзрослеть
Когда мне было года четыре, я, несмотря на предостережения матери, ткнул пальцем в горячую плиту. В тот день я получил важный урок: очень горячие штуки – это хреново. О них можно обжечься. И лучше их больше никогда не трогать.
Примерно тогда же я сделал еще одно важное открытие: мороженое хранят в морозилке, и если я встану на цыпочки, то как раз дотянусь до нужной полки. И вот однажды, пока мать была в другой комнате (бедная мама), я достал мороженое, сел на пол и стал набивать им рот, орудуя обеими руками.
До настоящего оргазма оставалось еще лет десять, но это был практически он. Если в моем четырехлетнем мозгу и было какое представление о рае, то именно там я и оказался: в моем личном маленьком Элизиуме с ведерком заледенелой благодати. Когда мороженое начало таять, я зачерпнул пригоршню и размазал ее по лицу, залив себе всю футболку. Все это, конечно, происходило как в замедленной съемке. Я прямо-таки купался в этом сладком, вкусном великолепии. О да, божественное сахарное молочко, яви мне свои тайны, ибо сегодня я познаю величие.
И тут пришла мама – и разверзся ад, одним из кругов которого было срочное купание.
В тот день я тоже получил пару уроков. Первый: если выкрасть мороженое, а потом вымазать в нем весь кухонный пол и себя с ног до головы, мама очень рассердится. И второй: сердитая мама – это хреново, потому что она тебя поругает и накажет. В тот день, как и в день с горячей плитой, я узнал, как не надо делать.
Но во всем этом был заложен еще и третий метаурок – один из тех, что кажутся нам настолько очевидными, что мы их даже не замечаем, – и он, на самом деле, был гораздо важнее всех остальных: поесть мороженого приятнее, чем обжечься.
Он важнее других, потому что содержит в себе оценочное суждение. Мороженое лучше, чем горячая плита. Мне приятнее ощущать холодную сладость во рту, чем раскаленную поверхность под пальцем. Я открыл для себя предпочтения – а значит, начал расставлять приоритеты. Мой Чувствующий мозг решил, что нечто одно в этом мире лучше, чем нечто другое, и это отразилось в моей ранней ценностной иерархии.
Один мой друг вот так охарактеризовал воспитание детей: «Нужно просто ходить лет двадцать за ребенком по пятам и следить за тем, чтобы он случайно не убился, – не поверишь, сколько у него будет шансов это сделать».
Маленькие дети постоянно ищут новые способы убиться, потому что главная движущая сила их психики – жажда познания. На ранних стадиях жизни нас всех тянет исследовать внешний мир, и на то есть простая причина: наш Чувствующий мозг собирает информацию о том, что приносит нам удовольствие, а что вред, что для нас приятно, а что неприятно, чего следует добиваться, а чего избегать. Мы выстраиваем свою иерархию ценностей и решаем, что будет занимать в ней самые верхние позиции и из чего мы в дальнейшем будем черпать надежду
{196}.
