Эффект синих точек повсюду. Он влияет на все наши чувства и суждения. Все вокруг подстраивается под наше легкое недовольство.
И это мешает нам прийти к счастью.
Достижение счастья – одна из ценностей современного мира. Вы думаете, Зевса волновало счастье людей? Думаете, ветхозаветному Богу было дело до того, хорошо нам или нет? Нет, им бы только полчища саранчи посылать, чтоб отведала людской плоти.
В прошлом жизнь была трудной. Неурожаи, эпидемии и потопы были нормой. Большая часть населения была в рабстве или воевала на бесконечных войнах, а остальные резали в ночи друг другу глотки за того или иного тирана. Смерть поджидала повсюду. Многие не доживали и до тридцати. И так на протяжении львиной доли человеческой истории: сплошь дерьмо, лишай да голод.
Страдания в донаучном мире были не только общепринятым фактом – их еще и превозносили. Философы Античности не видели в счастье никакой добродетели. Напротив, они считали добродетелью самоотречение, потому что радоваться жизни было хоть и приятно, но опасно. В самом прямом смысле: стоило только какому-нибудь придурку расслабиться, и через две минуты выгорало полдеревни. Как не говорил Эйнштейн: «Не шутите бухие с факелами – все веселье запорете».
И только с приходом науки и техники «счастье» стало модной фишкой. Как только человечество придумало, как можно улучшить свою жизнь, возник следующий вопрос: «А что именно мы будем улучшать?» Тогда несколько философов одновременно решили, что главной целью человечества должно быть увеличение счастья – то есть уменьшение страдания
{240}.
Все это на первый взгляд очень мило и благородно и т. д. Нет, ну серьезно, кто не хотел бы избавиться хотя бы от грамма страдания? Какому козлу придет в голову сказать, что это плохая идея?
Что ж, я этот козел, потому что идея плохая.
От страдания нельзя избавиться – это фундаментальная постоянная человеческого бытия. Поэтому все попытки уйти от страдания, защититься от всех напастей могут нам только навредить. Стараясь истребить страдание, мы только усиливаем свою восприимчивость к боли, а не утоляем ее. В результате мы видим жутких призраков в каждом темном углу, усматриваем тиранию и угнетение в любых властях, предчувствуем ненависть и предательство в любых объятиях.
Неважно, какого прогресса мы добились, какой мирной, комфортной и счастливой стала наша жизнь, – эффект синих точек все равно вернет нас к определенному проценту страдания и недовольства. Почти никто из тех, кто выиграл миллионы в лотерее, не становится счастливее на всю оставшуюся жизнь. В большинстве своем они очень скоро начинают чувствовать себя как обычно. Люди, парализованные из-за какой-нибудь дикой аварии, не становятся несчастными на всю оставшуюся жизнь. В большинстве своем они тоже со временем начинают чувствовать себя как обычно
{241}.
Все потому, что страдание – и есть жизнь. Позитивные эмоции – это временное избавление от боли, негативные эмоции – это ее временное усугубление. Если заглушить боль, заглушишь и все чувства, все эмоции. Это все равно что тихо и незаметно самоустраниться из этой жизни.
Или, как однажды блестяще отметил Эйнштейн:
Как поток не образует водоворота, пока не встречает препятствий, точно так же и мы, по свойствам человеческой и животной природы, не замечаем и не вникаем во все то, что делается сообразно с нашею волею. Чтобы обратить наше внимание, необходимо, чтобы обстоятельства слагались не сообразно с нашею волею, а натолкнулись бы на какое-нибудь препятствие. Напротив того, все, что противоречит нашей воле, идет ей вразрез и противодействует, следовательно, все неприятное и болезненное мы чувствуем непосредственно, немедленно и весьма ясно. Как мы чувствуем не общее здоровье всего нашего тела, а только небольшое местечко, где жмет нам сапог, так точно и думаем мы не о сумме вполне благополучно идущих дел, а о какой-нибудь ничтожной мелочи, которая нас раздосадовала
{242}.
Ладно, это тоже не Эйнштейн. Это Шопенгауэр, который тоже был немцем и тоже ходил со странной прической. Но суть в том, что страдание не только неизбежная часть жизни, а сама жизнь.
И поэтому надежда одновременно безуспешна и неискоренима: неважно, сколь многого мы добьемся, какого мира и благополучия мы достигнем, наш мозг быстро подгонит свои ожидания под все тот же стабильный уровень несчастья и тем самым спровоцирует появление новой надежды, новой религии, нового конфликта, которые будут двигать нас вперед. Мы будем видеть агрессивные лица там, где нет никакой агрессии. Мы будем видеть неэтичные предложения работы там, где нет ничего неэтичного. И каким бы солнечным ни был наш день, мы все равно отыщем в небе хотя бы одно облачко.
Так что погоня за счастьем не только заранее обречена на провал, но и в принципе бессмысленна. Это как пытаться ухватить морковку, которая болтается на палке, привязанной к вашей спине. Чем дальше вы продвигаетесь вперед, тем дальше вам еще нужно продвинуться. Сделав морковку своей целью, вы неизбежно делаете себя средством достижения этой цели. И, гоняясь за счастьем, вы парадоксальным образом делаете его менее достижимым.
Погоня за счастьем – это пагубная ценность, которая уже давно определяет всю нашу культуру. Она бесплодна и обманчива. Жить хорошо не значит избегать страдания – это значит страдать за правое дело. Раз уж сам факт, что мы существуем, обрекает нас на страдание, имеет смысл научиться страдать как надо.
Единственный выбор в жизни
В 1954 г., после без малого семидесяти пяти лет оккупации и двадцати лет войны, вьетнамцы наконец вышвырнули французов из своей страны. Это должно было стать однозначно хорошим событием. Но вот незадача: как раз тогда всем трепала нервы холодная война – глобальная религиозная война между капиталистическими, либеральными западными силами и коммунистическим восточным блоком. И узнав, что Хо Ши Мин (тот чувак, который вытурил французов) – коммунист, все, скажем так, психанули и решили, что он сейчас развяжет Третью мировую.
Испугавшись этой перспективы, кучка глав государств уселась за помпезный стол где-то в Швейцарии и договорилась обойтись без ядерного взаимоуничтожения и просто-напросто поделить Вьетнам пополам. Зачем разрубать пополам страну, которая не сделала никому ничего плохого, – не спрашивайте
{243}. В общем, все решили, что Северный Вьетнам будет коммунистическим, а Южный – капиталистическим, и дело с концом. Будет всем счастье.
