Если что-то из этого у вас слишком хрупкое – значит, вы решили избегать боли. Вы предпочли детские ценности и погнались за простыми радостями, удовлетворением собственных желаний и прихотей.
Наша общекультурная устойчивость к боли стремительно снижается. И это снижение не только не приносит нам счастья, но и развивает в нас бóльшую эмоциональную хрупкость, из-за чего все вокруг кажется нам таким хреновым.
А теперь вернемся к Тхить Куанг Дыку, который поджег себя и сидел в огне, как будто ему вообще пофиг. Большинство современных жителей Запада воспринимают медитацию как технику релаксации. Надеваешь штаны для йоги и сидишь десять минут в теплой, уютной комнатке с закрытыми глазами, слушая, как умиротворяющий голос из телефона говорит, что ты молодец, что все хорошо и будет вообще зашибись, только следуй зову сердца, бла-бла-бла
{251}.
Но настоящая буддистская медитация – нечто гораздо более серьезное, чем методика снятия стресса из какого-то модного приложения. Истинная медитация подразумевает, что ты будешь сидеть и безжалостно себя анализировать. Каждую мысль, каждое суждение, каждое устремление, каждый минутный порыв и каждую вспышку эмоций, каждый отголосок субъективных убеждений – все, что всплывает в вашем сознании, нужно ухватить, осмыслить и затем отпустить обратно в пустоту. И что самое ужасное: этот процесс может длиться вечно. Люди вечно ноют, что у них «плохо получается» медитировать. Но получаться «хорошо» оно и не может. В этом весь смысл. Вы должны медитировать через не могу. И признавать, что получается хреново. И принимать это. И ценить это.
Когда долго медитируешь, в голову начинает лезть всякая фигня: странные идеи, сожаления десятилетней давности, дикие эротические фантазии, невыносимая скука и зачастую просто убийственное чувство одиночества и изолированности. Все это тоже надо рассмотреть, осмыслить и отпустить. Оно тоже преходяще.
Медитация – это, по сути, упражнение на антихрупкость: вы учите свое сознание видеть и спокойно переносить бесконечные приливы и отливы страдания и не давать вашему «я» потонуть в этой пучине. Именно поэтому такое, казалось бы, простое занятие так плохо всем дается. Тут ведь всего-то и надо, что сесть на подушку да закрыть глаза. Что в этом сложного? Почему так трудно набраться смелости, чтобы занять нужную позу и не двигаться? Вроде ничего запредельного, но почему-то всем так тяжело заставить себя это сделать
{252}.
Многие отлынивают от медитации, как дети от домашки. А все потому, что понимают истинный ее смысл: это встреча лицом к лицу со своим страданием, это беспристрастный взгляд на собственный разум и собственную душу, во всем их ужасе и великолепии.
Меня обычно хватает где-то на час медитации, а самым большим моим достижением был двухдневный молчаливый ретрит. К концу его мой мозг буквально орал, что его срочно надо выпустить погулять и проветриться. Такое длительное беспрерывное созерцание – опыт специфический: нестерпимая скука с проблесками жуткого осознания того, что чувство контроля над собственным разумом – лишь полезная иллюзия. Добавьте туда щепотку неприятных эмоций и воспоминаний (скажем, об одной-другой детской травме) – и получите довольно-таки убойную смесь.
А теперь представьте, каково было бы заниматься этим с утра до вечера, каждый день, на протяжении шестидесяти лет. Представьте себе четко направленный, непоколебимый свет своего внутреннего фонаря. Представьте свой болевой порог. Представьте свою антихрупкость.
Чем особенно примечателен Тхить Куанг Дык, это не решением сжечь себя из политического протеста (хотя оно, черт побери, еще как примечательно). Особенно примечательно было то, как он сгорел. Неподвижно. Невозмутимо. Спокойно.
Будда говорил, что страдание подобно ранению двумя стрелами. Первая стрела – это физическая боль, это металл, вонзающийся в кожу, это сила, поражающая тело. Вторая стрела – это ментальная боль: тот смысл и те эмоции, которые мы связываем с полученным ударом, тот нарратив, который мы выстраиваем у себя в голове, объясняя справедливость или несправедливость того, что с нами случилось. Во многих случаях наша ментальная боль намного сильнее любой физической. В большинстве случаев она длится намного дольше.
Также Будда говорил, что если с помощью медитаций мы научимся ограничивать свое страдание только первой стрелой, то сможем стать абсолютно неуязвимыми для всякой ментальной или эмоциональной боли.
Что, при достаточной сосредоточенности и антихрупкости, и нанесенное нам оскорбление, и вонзившийся в нашу кожу объект, и литры бензина, полыхающего на нашем теле, доставят нам не больше беспокойства, чем муха, прожужжавшая у нашего лица.
Что, хоть боль и неизбежна, страдание – это всегда вопрос выбора.
Что всегда есть разница между тем, что мы испытываем, и тем, как мы это интерпретируем.
Что между ощущениями нашего Чувствующего мозга и мыслями нашего Думающего мозга всегда есть некоторый зазор. И из этого зазора можно почерпнуть силу, чтобы вытерпеть что угодно.
У детей низкий болевой порог, потому что весь внутренний мир ребенка вращается вокруг избегания боли. Для ребенка неспособность ее избежать – это утрата смысла и цели существования. Поэтому даже умеренная доза боли вгоняет ребенка в нигилизм.
У подростка более высокий болевой порог, потому что подросток знает, что порой боль – это плата за достижение твоих целей. Оправдывая боль какими-то последующими выгодами, подросток включает некоторые трудности и неприятности в свои надежды на будущее: я выстрадаю свой диплом, чтобы получить хорошую работу; я потерплю свою несносную тетушку ради классных каникул с семьей; я буду вставать с рассветом и рвать жопу на тренировках, чтобы выглядеть секси.
Проблемы возникают тогда, когда подростку начинает казаться, что он прогадал, когда боль оказывается сильнее, чем он ожидал, а награда не стоит всего этого хайпа. Из-за этого у подростка, как и у ребенка, случается кризис надежды: я так многим пожертвовал и так мало получил взамен! В чем тогда смысл? С этой мыслью подросток падает в пучину нигилизма и сталкивается там с Неприятной правдой.
