Так что, возможно, проблема не в кучке жадных гендиров, которые пыхают сигарами и поглаживают злобных котяр, истерически хохоча от радости, что срубили очередную тонну бабла.
Возможно, у нас просто дерьмовые желания.
Например, я хочу, чтобы посреди гостиной у меня стоял мешок с маршмеллоу. Я хочу купить поместье за восемь миллионов долларов, взяв кредит и зная, что никогда не смогу его выплатить. Я хочу весь следующий год летать каждые выходные на какой-нибудь новый пляж и питаться исключительно стейками из вагю.
Мои желания – чистый бред. За них отвечает мой Чувствующий мозг, а мой Чувствующий мозг – придурочный шимпанзе, который вылакал бутылку текилы, а теперь дрочит в нее.
Так что «давать людям то, чего они хотят» – это, я бы сказал, очень низкая в этическом смысле планка. «Давать людям то, чего они хотят» уместно только тогда, когда вы предлагаете им инновации вроде синтетической почки или какой-нибудь штуковины, благодаря которой их авто не сможет вот так вот просто взять и спонтанно загореться. Такие желания стоит выполнять. Но давать людям все возможные развлечения, которые они только могут себе вообразить, – опасная затея. Во-первых, желания многих людей просто чудовищны. Во-вторых, очень многих можно легко убедить хотеть чего-то, чего они на самом деле не хотят (см. Бернейс). В-третьих, если мы будем и дальше потакать своему желанию уйти от боли в развлечения, мы будем становиться все более слабыми и хрупкими. И в-четвертых, я не хочу, чтобы ваша гребаная реклама лезла на меня из всех щелей и эта ваша Skynet копалась в моей частной жизни в поисках данных. Слушайте, если я один раз поговорил с женой о поездке в Перу, это не значит, что нужно еще шесть недель кряду засыпать мой телефон фотками Мачу-Пикчу. Серьезно, хорош подслушивать мои разговоры и продавать мои данные всем подряд
{267}.
Так о чем бишь я?
Как ни странно, Бернейс все это предвидел. И назойливую рекламу, и вторжение в частную жизнь, и бездумный консьюмеризм, превращающий людей в покорную массу, – чувак был просто гением. Только его это полностью устраивало – так что он был, скорее, злым гением.
У Бернейса были чудовищные политические убеждения. Он был сторонником того, что я бы назвал «диетический фашизм»: все того же лютого авторитарного правительства, но без лишних геноцидных калорий. Бернейс считал, что массы опасны и потому должны находиться под контролем сильного централизованного государства. Но он также признавал, что кровавые тоталитарные режимы неидеальны. В его представлении новоизобретенная наука маркетинга дала бы правительствам возможность направлять и усмирять своих граждан без необходимости пытать и калечить их направо и налево
{268}.
(Чувак, наверное, был просто душой компании.)
Бернейс считал, что дать свободу большинству людей не только невозможно, но и опасно. Из работ дядюшки Фрейда он прекрасно знал, что для общества нет ничего хуже, чем допустить, чтобы Чувствующий мозг всех и вся стал командовать парадом. Обществам нужны порядок, иерархия и управление, а свобода всему этому прямо противоположна. Он видел в маркетинге невероятно удобный новый инструмент: с его помощью вы даете людям ощущение свободы, предлагая на деле просто выбрать зубную пасту с тем вкусом, который им больше нравится.
К счастью, западные правительства (по большей части) никогда не опускались до откровенного манипулирования людьми посредством рекламных кампаний. Но случилось нечто иное. Корпоративный мир так навострился давать людям то, чего они хотят, что стал обретать все больше и больше политической власти. Все нормы полетели к чертям. Бюрократическому надзору пришел конец. Частная жизнь перестала быть такой уж неприкосновенной. Деньги смешались с политикой сильнее, чем когда-либо раньше. И отчего же это произошло? Можете и сами догадаться: людям просто давали то, чего они хотят!
Но, черт побери, будем откровенны: давать людям то, чего они хотят, – это #FakeFreedom, потому что большинство из нас хочет одних только развлечений. А когда нас забрасывают этими самими развлечениями, возникают кое-какие последствия.
Первое: мы становимся все более хрупкими. Наш мир съеживается до размеров наших все более мелочных ценностей. Мы превращаемся в маньяков по части комфорта и удовольствий. И воспринимаем даже саму возможность лишиться всех этих удовольствий как конец света и вселенскую несправедливость. Я бы не сказал, что сокращение нашего концептуального мира дает нам свободу – скорее наоборот.
Второе: у нас вырабатывается целый ряд малозаметных зависимостей. Мы компульсивно проверяем телефон, почту, Instagram; упорно досматриваем сериал, даже если он нам не нравится; делимся резонансными статьями, даже если сами их не читали; принимаем приглашения на вечеринки и мероприятия, на которые не хотим идти; путешествуем не ради собственного удовольствия, а ради того, чтобы рассказать всем, что мы там были. Компульсивное поведение, нацеленное на то, чтобы перепробовать как можно больше всего, это тоже не свобода – опять же, скорее наоборот.
Третье: неспособность вычленять, переносить и изыскивать негативные эмоции – это тоже своего рода ограничение. Если вам комфортно только тогда, когда жизнь безоблачна и беззаботна, то знаете что? Вы не свободны. Вы противоположны свободе. Вы заложник собственных капризов, вы порабощены собственной изнеженностью, скованы собственной эмоциональной слабостью. Вы будете вечно испытывать потребность в каких-то внешних источниках психологического комфорта и подпорках для самооценки, которые могут и не появиться.
Четвертое (да, я разошелся, и что?): парадокс выбора. Чем больше вариантов нам предлагают (т. е. чем больше наша «свобода»), тем меньше мы будем довольны любым выбором, какой бы ни сделали
{269}. Если Джейн дадут на выбор две коробки хлопьев, а Майку – двадцать, Майк не станет свободнее, чем Джейн. У него просто будет большее разнообразие вариантов. Это не то же самое. Разнообразие – это не свобода. Разнообразие – это все то же бесполезное дерьмо, но других форм и размеров. Вот если бы Джейн сидела под дулом пистолета и мужик в форме СС орал бы: «Шри сфои чьортофы хлопья!» с жутким баварским акцентом, тогда у нее было бы меньше свободы, чем у Майка. Ну позовете, когда такое случится.
