Я говорю: «Я не могу промолчать, я в эфире! Картинки нет! А говорить только правду полагается христианину с особым рвением, даже если она навредит ему. Будем считать это исповедью». Ну, против я смешанных браков с африканцами! На биологическом уровне против! Это не значит, что я не люблю африканцев, сам бы в прежние времена женился на Вупи Голдберг, если бы Сигурни Уивер отказала. Но одно дело самому «жечь», другое дело – детей добру учить. Чтобы не превратили они свою жизнь в бесконечное исследование другого вида, в то время когда они должны, по графику, неистово любить, падать и взлетать на крыльях этой любви, разбиваться о скалы житейской суеты и парить на облаках жертвенной нежности.
При этом я парадоксальным образом убежден, что спустя тысячелетия земляне все-таки станут единой расой. Но там тысячелетия! В археологии бытует мнение, что наши первобытные предшественники быстрее эволюционировали в районах урановых залежей, но разве это означает, что вместо сахара к чаю нужно подавать уран или, скажем, полоний?!
Это так сложно по психологической архитектуре и комбинации поведенческих модулей, что невольно вспоминаешь старину Хайдеггера: истина суть «несокрытость», при наличии чего-то, что дает «не сокрыть». Вот это «чего-то» выше морали, поскольку является ее основанием. Проще говоря: это жизнь, дружище!
Я люблю своих детей, это мое слабое место, я бессилен перед ними. И если моя дочь все-таки приведет африканца и скажет: «Папа, я его люблю и буду с ним жить», рано или поздно я смирюсь. Но буду несчастен, потому что, увы, в душе по этому вопросу я расист.
Проснулся ночью, зарядил ружье и подошел к окну…
В лето 5769 года от сотворения мира Кысса (супруга) оставила меня одного, отправившись со всеми детьми на деревню к бабушке. Первые несколько часов я просто просидел на табурете на кухне перед выключенным телевизором и прислушивался к себе. Потом мне удалось собраться c духом и пройтись по пустой квартире. Было очень тихо, только домашний грызун дегу по имени Герда лениво ворочался в своей клетке.
К вечеру первого дня я заварил себе чаю, вставил в DVD-плеер диск с подборкой триллеров и намазал бутерброд с арахисовым маслом. На столе передо мной периодически вибрировал заключенный в драгоценные металлы айфон, напоминая о встречах с крупным европейским дипломатом, кумом Игорем Ивановичем Сукачевым, архиепископом Марком, а также о необходимости проверить счет в Альфа-банке. Но околдованный наступившей гармонией, я не реагировал на призывы внешнего мира. Мне хотелось… впрочем, мне ничего не хотелось, кроме того, что уже было. Объяснить происходящее со мной человеку, имеющему время от времени возможность уединиться на целый день, невозможно. Нет – я не думал или почти не думал. Я не приводил в порядок дела, они все отступили на второй план перед пьянящим чувством окружающего покоя. Я просто существовал, сведя к минимуму все возможные проявления этого существования. В частности, я рассмотрел себя в зеркало и понял, что я все-таки чем-то похож на Мэрилина Мэнсона. Пожалуй, всё.
В полночь первый раз посмотрел в окно. Было темно, и на примыкающем к нашему окну бетонном козырьке уютно искрила спайка в лампе вывески «Клиника лазерной хирургии». Той волшебной ночью я впервые за десять лет лег спать не поверх, а под одеяло. И практически без одежды. Так это было странно, так волнующе. Наверное, подобное легкомыслие характеризует меня, многодетного отца, не с лучшей стороны, но ведь спасать из огня или от землетрясения было некого.
Проснулся я рано и опять сел на табурет, где просидел до обеда, осоловело наблюдая, как проказник Крюгер мечется со своей ржавой клешней по телевизионному экрану за своей жертвой в исполнении тинейджера Киану Ривза. В три часа пополудни я принял душ и почистил зубы. Какой все-таки странный вкус у зубной пасты! Как мы ее ели в пионерском лагере? Брошенный со вчерашнего дня айфон дополз практически до края кухонного стола и мне пришлось поставить на его пути сахарницу. На экране коммуникатора отметились 95 непринятых вызовов и 41 непрочитанное сообщение. Меня это встревожило, и я сбежал из кухни в большую комнату. Герда по-прежнему готовила побег и точила прутья своей клетки. Остаток дня я посвятил разглядыванию корешков книг и вывешенных на стенах фотографий. Этих неопровержимых доказательств моего бытия было семнадцать, кыссиных – пять, детских – три. Еще десять икон, четыре наградных листа и афиша 1994 года, со спектакля МХАТ, по моей пьесе «Злодейка». Перед сном я заставил себя съесть банку тушеной конины и выпить стакан гранатового сока. Спать, как в первый день, не решился, джинсы оставил и лег поверх одеяла. Хотя это тоже невероятно комфортно. Засыпая, имел мысль, но какую – забыл.
Проснулся среди ночи, зарядил ружье картечью и долго стоял на кухне перед окном, принимая какое-то решение. Но так никакого определенного решения не принял и лег спать. Ружье положил у изголовья, предварительно дослав патрон в ствол.
Вечером следующего дня должна была вернуться Кысса, и я начал процесс социальной реабилитации. Прежде всего просмотрел органайзер: в работе 1 роман, 3 сценария, 9 договоров на осмысление, 16 встреч обязательных и 7 ознакомительного характера, предстоящие съемки в Санкт-Петербурге, запись в передаче у Федора Бондарчука, 5 интервью печатным изданиям, 4 посещения присутственных мест, 2 венчания, 5 крестин, 1 соборование, плюс 132 не отвеченных телефонных вызова, 70 сообщений, 115 электронных писем. Удивительно, но не много. Жизнь дала перевести дыхание.
Отвергнутые
Прежде всего, хотелось бы выразить свое крайнее изумление тем ажиотажем, который вызвало мое намерение обратиться к Святейшему за рекомендациями относительно моей дальнейшей судьбы. Никогда бы не мог подумать, что за нашей клубной перепиской пристально следит столько глаз. Однако раз это случилось, значит, на то Воля Божия – газеты пестрят сенсационными заголовками «Охлобыстин уходит из церкви», «Отец Иоанн выбирает между попом и шутом», радиостанции и телекомпании обрывают телефоны, требуя подробных разъяснений, хотя все необходимые разъяснения были исчерпывающими. Или не все? Или я что-то упустил? Что-то важное, и важное не только для меня? Что, кроме отсутствия мало-мальски приличных тем, заставило средства массовой информации обратить внимание на мое желание поставить точки над «i» и выяснить возможные границы сочетания творческой деятельности с духовной жизнью?
И я понял следующее: людей подсознательно взволновала не моя судьба, а собственная. По мнению «сугубо осведомленных» в истинном значении церковных канонов, не имеющих вкуса к мнению священноначалия и крайне ревнивых блюстителей чистоты православия, не только священник, но и любой христианин, в силу единства Церкви Христовой, не имеет права лицедействовать, не имеет права принимать участие в каких-либо зрелищных действах, будь то просмотр телевизора, посещение кинотеатра или вызов Снегурочки на праздновании Нового года. Если позволить себе отказаться от предательских полумер в их суждении, то получается следующее: если христианин все-таки участвует в вышеупомянутых действах, он автоматически отрекается от Христа и отвергается Церковью. Теперь навскидку приведем перечень «отвергнутых» на данный момент: тележурналисты со всей своей многомиллионной телеаудиторией, режиссеры, сценаристы, операторы, артисты и, соответственно, все, кто смотрит кино, слушает недуховную музыку, посещает театр, оперу, цирк и уголок имени Дурова. Короче говоря: имя им легион. Милые уточнения относительно разного уровня духовного вреда, наносимого ими, не более чем лукавство. Нельзя быть немножко беременным. Кино, так же как театральная постановка или телепередача, не может быть православным – оно может быть плохим или хорошим, нравственным или безнравственным.
