Меня тогда не было в Москве, иначе я бы до сих пор отбывал срок за убийство. Но, вернувшись, я тут же ушел из этой адской конторы, за что был публично осужден в прицерковной прессе как извращенец и наркоман. Я зарекся когда-либо сочетать по существу вопросы веры и профессии. Мне очень повезло с духовным отцом. В конце концов, Богу было угодно, чтобы я стал священником, хотя, признаться, в данном случае Его Воля непостижима: я не хотел быть священником, потому что хорошо знал себя и считал, что для этого великого удела я недостаточно внутренне воспитан. Но, так или иначе, я им стал и честно служил десять лет. А потом сам подал Святейшему прошение отстранить меня от служения, пока я снимаюсь в кино. Будем считать, что в моем лице Церковь провела определенный эксперимент и сочла подобное совмещение невозможным. Есть нюансы, действительно препятствующие этому. Как единственный в истории Церкви священник, три года сочетавший этот долг с работой актера, знаю по личному опыту: да, это невозможно. И не по причине какой-то особой греховности актерской деятельности, а по более обыденной причине – неготовности общества принять подобное сочетание.
Но вернемся к теме. Обида. Обидно за тех восемнадцатилетних мальчишек, первокурсников, гордо стоящих на краю крыши институтского общежития и смотрящих на горизонт, в полной уверенности, что когда-то они создадут великие киношедевры, которые перевернут сознание миллионов и сделают мир лучше. Не сделали, не перевернули. Один умер в тотальной нищете от цирроза печени и похоронен, как собака, в общей могиле на окраине Щелково, другой стал одним из аляповатых символов окончательно победившего общества потребления и наживы. Без всякой перспективы и в первом, и во втором случае. Вот что по-настоящему обидно.
Постскриптумы
Если действия и противодействия равны, то самое простое предположение будет самым верным. Бритва Оккама
Своей пастве я советую: если вы не приготовили для нештатной ситуации благочестивую цитату, всегда можно воспользоваться заветом: будь реалистом. Перед тем как поехать в госпиталь Бурденко и умереть в приемном отделении, ожидая, пока приготовят генеральскую палату, мой семидесятилетний отец мне так и сказал: будь реалистом. Это было не напутствие, хотя… Нет, не напутствие. Папа не был сентиментален. Папа был военный хирург и за три войны спас такое количество жизней, что мог себе позволить остаться циником. Да, это не было напутствие, наверно, поэтому я и воспользовался его советом. Быть реалистом сложно. В первую очередь потому, что ты понимаешь: невозможно одинаково хорошо разбираться в нескольких вопросах. Максимум в одном. И путь реалиста – принципиальный дилетантизм. Бесконечно смешны упертые персоналии, пытающиеся доказать свою состоятельность и в аляповатых областях изящного, и на мрачных территориях сопромата. Это невозможно. Это эволюционное противоречие. Человек взял палку либо для того, чтобы натереть искру, либо чтобы нарисовать бизона. Да, он сделал этой палкой и то, и другое, но что-то он сделал первым. Так что не стоит стыдиться своей природы. Мы такие. Ни муравьями, ни осами, ни скумбрией нам не стать. Каждый сам за себя. Поэтому мы захватили земной шар и ни с кем не хотим делиться. Каждый из нас лучший в чем-то, важно выяснить в чем. Вот предположим: я лучший в области современной эссеистики. Если найдется кто-то, кто докажет мне обратное, я ему буду чрезвычайно признателен и тут же пущусь в азартные поиски себя настоящего. Прежние конкуренты были неубедительны. Кто-то любил себя больше слова, кто-то любил слово больше себя. Порочный путь. Чтобы владеть словом, нужно им стать. Закон неовербализма. А все исключения обычно выносят в постскриптум.
P.S. 1. Топоры
Мой старинный друг, человек столь же состоятельный, сколь и мудрый, метал у себя в усадьбе поутру топоры. Я тоже несколько раз метнул, но получилось неловко. Два топора сломал. И вот, сам того не желая, вспомнил: у Янковского рак, он из Германии уехал, денег не хватило на полный курс, Госкино обещало выделить, но…
– Свяжись с ним, я все оплачу, – сказал друг, запуская очередной топор в дерево. – Волшебников и так не осталось.
– С баронами тоже не густо, – поддержал я и благодарно отказался от предложенного топора.
2. Фон
Покупая в торговом центре «Пятая Авеню» гигантский леденец для своей супруги, я обратил внимание на часы хорошо одетого господина неподалеку. Господин отоваривался в аптечном ларьке «Йодомарином». Часы были редкие, корейские, «Гамма мастер 2», со встроенным счетчиком Гейгера. Такие трижды выпускались ограниченными тиражами для обслуживающего персонала атомных электростанций, находящихся на европейской территории. Россия не в счет. Минатом своих не балует. У меня тоже есть часы «Гамма мастер». Боевой трофей. Мало того: по воле судеб, в то мгновение именно они и были у меня на руке.
– Хорошие часы, – деликатно заметил я, приблизившись к господину.
– Хороша ложка к обеду, – грустно улыбнулся он.
– Обжегшись на молоке, и на воду дуешь, – формально поддержал его я и щегольнул своими часами.
Господин изменился в лице, вышел на улицу и направился в сторону Института Курчатова или больницы Федеральной службы безопасности. Они там по соседству с Центром трансплантации расположились.
Часть третья
Человек традиции
Поработители мечты
Если ты не видел наш рассвет, ты никогда не поймешь, что мы вкладываем в слово «бессмертие». Отчего наши сердца полны восторженного покоя и безудержной отваги? Отчего мы засыпаем счастливыми?
Для нас, малыш, эта жизнь – вынужденное ожидание последней битвы! Самой прекрасной битвы в истории мира! Где мы шагнем в огонь Армагеддона, славя милость Создателя и разрушая все на Его пути! Мы – опадающая к ногам Творца последняя искра Всемирного пожара, облегченный выдох Победителя, первый луч солнца, отраженный в Его поднятом клинке.
А потом? Никто не пишет, что будет потом. А потом будет рассвет. Первый рассвет нового мира. Каким мы его ждем всю историю существования нашего народа, малыш. Обычный, как счастье святого, рассвет. Без противоречий. Необретаемая линия перехода из черного в белый, другая сторона радуги.
Рассвет начинается с понимания, что он скоро наступит. Нечто непередаваемое, но очевидное заполняет сознание, побуждая нас к изменению линии поведения по отношению к миру. Проще говоря: светает, малыш.
Рассвет – это химическая реакция. Как ноты в мелодии. И эта мелодия так приятна, что вызывает тонкий хлад на кончиках твоих нейролептических сетей. Проще говоря: мурашки, малыш.
И, разумеется, прохлада. Это уже из области физики. Поэзия возникновения частицы ниоткуда. Проще говоря: это как мысль, малыш. Прохлада стелется из самых темных уголков леса, сковывая звонкой паутиной еще теплые от света луны камни. Превращая их на мгновение в зеркала, которые отражают ту самую – другую – сторону радуги, где черное переходит в белое. Проще говоря: отцветает папоротник, малыш.
Тут повсюду волшебство. Большие изменения, неизбежны парадоксы. Кто-то зовет единорога, кто-то сажает цветы в открытом космосе.
